Все мое

"Все мое" - это продолжение "Эпистолярки", а точнее - ее часть, перенесенная на отдельную страницу. "Все мое" - это моя персональная страница, связанная с воспоминаниями. Это не только детские воспоминания. Но любовных историй здесь нет и не предвидится.

"Возможные совпадения фамилий и имен СЛУЧАЙНЫ. И почти все - в прошлом, которое нельзя ни отменить, ни изменить" - так написано на странице "Эпистолярка". Утверждение, сформулированное во втором предложении, распространяется и на страницу "Все мое". А вот то, что утверждается в первом предложении, для страницы "Все мое" не годится. Здесь все фамилии и имена подлинные - по крайней мере таковыми я их помню.

Соседи моего детства
Бани моего детства
На Котловской улице
Мои декоративные рыбки
Мои начальники
Моя Советская армия
Мой отец про войну
Путешествие в Подборки

Соседи моего детства

Мы жили на Котловской улице в доме номер 13. Перед окнами нашего дома проходила трамвайная линия. Давным-давно уже нет ни Котловской улицы, ни дома номер 13. А трамваи как ходили, так и ходят. Около нашего дома была предпоследняя остановка. Далее был трамвайный круг. Он и сейчас на том же месте. Рядом с ним, кажется в конце 50-х годов, построили Москворецкий колхозный рынок. Сейчас, он, правда, никакой не колхозный – заправляет им, со слов моей всезнающей жены, азербайджанская мафия.

А в то время таких людей, как азербайджанцы, мне наблюдать не довелось. Русские были, татары были, евреи были. Ко всем к ним я относился, как иностранцы относились к советским людям, не различая национальности и считая их всех русскими. Были еще люди какой-то непонятной национальности. Они сидели в будках для чистки обуви. Их почему-то называли армянами.

Место, где мы жили, называлось тогда «поселок ЗиЛ» или «Коломенский поселок ЗиЛ». Сейчас это уже не окраина Москвы: всего 4 остановки на метро от Садового кольца - станция метро «Нахимовский проспект», построенная в самом начале 80-х годов.

Многие из нашего дома держали в подвалах кур. А две семьи держали в сараях коров. Такая вот глухомань в то время была окраина Москвы. Кур рубил сосед по квартире Шурка Мурашов, который слыл в поселке хулиганом номер один. Он был почти ровесник моей мамы (он был ее младше на год), но звал ее тетей, - кажется, он так никогда и не повзрослел.

Шурка, он и Шурка, хулиганом я его не считал. Несмотря на более чем 20-ти летнюю разницу в возрасте, именно так, Шуркой, я его и звал. По-моему, к нему термин хулиган не подходил. Он скорее уж великовозрастный балбес, обалдуй и шалопут. Все в нашем поселке почему-то считали, что он неоднократно сидел. А он под судом и следствием не был. Приводы в милицию были, но не более того.

Он дразнил меня рыжим и насмехался надо мной лет до 10. До сих пор помню, как он с намеком на меня, ужасно стеснительного шестилетнего мальчика, с намеком на мои рыжие волосы в каком-то полу блатном стиле воодушевленно изображает пение: «Товарищи матросы курили папиросы, а рыжий капитан окурки подбирал».

Когда я стал немного старше, мы не то чтобы подружились, но наши отношения нормализовались. Насмешек он себе уже не позволял. Более того, в доме и на улице он частенько стал выступать в роли моего покровителя и защитника. Я думаю, это оттого, что у него не было своих детей. Он женился, потом развелся. А детей не было. Я к нему никогда отрицательно не относился, доброжелательности было больше. - Он не был злобным и злым, а это - главное. Он, кажется, даже не был злопамятным.

Шурку я помню все больше по каким-то его дурацким выходкам. Его, например, застукали за кражей на улице чужих кур. Или вот еще: его мать тетя Поля сидит за столом на кухне и громко зовет: «Шурка! Иди чай пить». Шурка, лежа на диване, отвечает в почти всегда открытую дверь комнаты: «Что я извозчик что ли! Водки давай!». Помню, тетя Поля подает Шурке жареное сало в сковороде прямо с пылу с жару. Шурка обжигается и с диким ревом бьет по сковороде. Расплавленное кипящее и шипящее сало летит на мамины капроновые чулки, повешенные на кухне сушиться на веревке. Горячие дымящиеся куски сала попадают Шурке на штаны и рубаху, и даже за шиворот. Мою маму перехлестывают эмоции: ей до слез жалко капроновые чулки - они только-только появились в продаже и стоили довольно дорого, - и она еле сдерживает смех, глядя какие штуки откалывает Шурка.

Шурка, по моим представлениям, - человек без двойного дна. Раскрыть огромный и скрытый потенциал и диапазон его возможностей могло только сало высокотемпературной кулинарной обработки. Кульбиты и фляки, продемонстрированные Шуркой с невероятной для обычного человеческого существа резвостью, под силу только выдающимся цирковым аккробатам. А самые эффектные элементы в фигурном катании - прыжки тулуп, аксель и риттбергер - впервые в России, кажется, были исполнены Шуркой на нашей кухне, причем без коньков и льда. А как он кружился, пытаясь как винт пройти сквозь доски пола! Далеко не каждый профессиональный танцор способен на такое. Хотя на нашей видавшей виды кухне такие сценки происходили регулярно и были в чем-то уже привычны, но вот звуковой ряд, его богатство и мощь я, пожалуй, передать словами не смогу. - Бог меня такими способностями не наградил.

В другой раз Шурка где-то нашкодил, и на него заявили в милицию. Пришли милиционеры. Предложили проследовать в отделение милиции. Отделение милиции номер 53 находилось на нашей стороне Котловской улицы (напротив Мосторга). А Шурка уперся. И не просто уперся, а уцепился за отопительную батарею. Милиционеры были парни крепкие. Попытка взять Шурку силой привела к локальной катастрофе: в пылу борьбы, сопровождавшейся громким сопением, пыхтением и различными подходящими к случаю возгласами и сапожным топотом, совместными усилиями они оторвали батарею от стены на кухне.

Тетя Поля очень хотела внуков. А их не было, и я служил, по-видимому, какой-то заменой. Тетя Поля была на пенсии, не работала и, как тогда говорили, сидела дома. Когда-то она работала на каком-то вредном производстве, связанном со свинцом. Произошла авария, и тетя Поля каким-то образом получила в кровь недопустимую дозу свинца. Несмотря на это, пенсия у нее была какая-то нищенская. У тети Поли был родной брат Анатолий Свистунов. Он был летчиком и Героем Советского Союза. Погиб в небе над Берлином в мае 1945 года. У тети Поли в комнате на стене висел его фото-портрет в военной форме со звездой Героя на груди. Когда я года два или три отработал на заводе, портреты героев-зиловцев поместили на мемориальной стене на главной заводской аллее. Там был и портрет тетиполиного брата.

Мои родители работали на заводе, вечером учились и предоставляли меня самому себе. С тетей Полей у нас установились чудесные отношения. Тетя Поля разогревала мне обед, когда я приходил из школы. Более того, нередко мы ели из одной кастрюли, и это было в порядке вещей. Тетю Полю я любил, и она меня, кажется, тоже. Она была сухонькой старушкой, почти всегда одетой в телогрейку. В подполе она держала кур, а Шурка - голубей. Один раз тетя Поля даже выкормила в подвале поросенка. Отец говорил, что такого вкусного сала, каким его угостила тетя Поля, он не ел никогда.

В коммунальной квартире моего детства было 3 комнаты. В одной тетя Поля с Шуркой, в другой семейство Щукиных и в третьей папа, мама и я. Кухня была общей. Ели в основном на кухне. Глава Щукиных - дядя Ваня - по утрам варил на кухне кашу и чаще всего пел песню о том, что «Светит солнышко на небе ясное». У него был сравнительно неплохой для домашнего пения голос. Дядя Ваня был вторым мужем у тети Кати. У них было 2 дочери. Светка была старшей дочерью тети Кати от первого брака. Светка была не Щукина, а Матвеева. Она была старше меня лет на 9 или 10. А младшая дочь Женька была старше меня на 2 года.

Еще у них была бабка, похожая на бабу-ягу. Была она маленькая, горбатая, хромая, со сморщенным лицом, на котором выделялся слезящийся косой и красный глаз. Одета она была всегда во что-то серое и неприметное, а на голове зимой и летом один и тот же платок. Тетиполиного кота бабка звала «Пролик окаянный». За глаза она и меня так звала. А я за вредность про себя называл ее ведьмой. «Пролик окаянный» – это, как я теперь думаю, была стилизация от «паралич окаянный».

Женька была не просто старше меня, она была физически сильнее. А еще у нее, как и у бабки, косил один глаз, что, впрочем, ее, на мой тогдашний взгляд, не портило. Я, не справляясь с ней в детских противостояниях, не однажды грозил, что укушу острым зубом. Именно острым – так я считал страшнее. Это было мое собственное изобретение. Кажется, я так и не привел угрозу в исполнение. Гордости за это суровое изобретение я не испытываю, о неприменении не жалею.

В начале 60-х Щукины переехали в новостройку. Это прошло для меня как-то незаметно, и я о них сразу забыл. А сейчас их образы истерлись и стали какие-то совсем расплывчатые. Помню, что наша жизнь протекала почти в параллельных мирах. Несмотря на совместное проживание, пересечения происходили довольно редко. В комнате у них я, несмотря на детское любопытство, был всего 2 – 3 раза лет за 10, которые в детстве представляют собой целую жизнь.

Их общение со мной, если и происходило, то на кухне и чаще всего какое-то недоброжелательное и конфликтное. Как я теперь думаю, одной из причин была молодость моих родителей. Дядя Ваня и его жена тетя Катя были лет на 20 – 25 старше моих родителей и в связи с этим, а также по своей недоразвитости и ограниченности, относились к ним не очень уважительно. Эта их неуважительность, а точнее заносчивость и пренебрежительность, распространялась и на меня.

Мои родители превосходили их, на мой взгляд, по любому позитивному критерию. А есть вещи, которые я как-то уж совсем не понимаю. Ну, например, мой отец был четырежды ранен на фронте и имел воинские награды. А дядя Ваня на войне не был и наград не имел. Но почему-то важничал. Вообще-то мы были в квартире новенькими. Возможно, этого для соседей было достаточно, чтобы ощущать какое-то свое превосходство. Мои родители старались со всеми ладить и не реагировать на глупость. А вот меня иногда, чтобы не нарваться на бытовой скандал, приходилось останавливать.

С ихней бабкой у меня была не какая-то там молчаливая конфронтация, а настоящая война. Для меня она действительно была ведьма. Помню, нагуляюсь и замерзну зимой так, что не могу ключом открыть дверь, – руки зазябли до слез и не слушаются. Можно стучать, сколько угодно – не откроет. Подойдет, послушает, определится, что это я, и уйдет, не открыв дверь. А многое из того, что было найдено на улице или городской свалке и представляло в мальчишеских глазах бесценное богатство, как-то какие-то обрезки досок, гвозди, проволоку, какие-то колесики и шарики, она нередко беззастенчиво крала у меня или просто неспросясь и без обсуждений выбрасывала. Особенно ей нравилось красть у меня деревянные чурбаки, которые я планировал использовать как самолетостроительный или судостроительный материал. Не знаю, зачем уж они ей были нужны, - не исключаю, что крала просто из вредности. А возможно, ей хотелось, чтобы из меня не получился выдающийся самолетостроитель или судостроитель. Чтобы был, как все - самый обычный автомобилестроитель.

Но был и позитив. Например, Светка и Женька научили меня двум важнейшим вещам – грызть семечки и считать до ста. И тому и другому я был обучен одновременно. Произошло это на кухне в один из тех довольно редких дней, когда у всех было миролюбивое настроение и общий мешок семечек, подаренный кем-то всей честной компании. К нашей тогдашней кухне я относился как к живому организму. Приготовление пищи и прочие бытовые мелочи не казались мне главным. Главным было общение, информационный обмен, столкновение интересов. Никто ведь не относится к своей голове только как к органу, с помощью которого в организм попадает пища. Кухня - это, конечно, не голова, но ее роль в той далекой уже жизни была огромна. Современная кухня с кухней моего детства общим имеет только название.

В 1956 году отца послали в Китай на строительство автомобильного завода. Когда отец приехал из китайской командировки и привез оттуда несколько больших чемоданов какого-то немудреного барахла, для соседей это была настоящая шоковая терапия. Самому независтливому соседу - Шурке Мурашову - подарили купленный в Китае спирт в бутылке какой-то диковинной формы. Шурка, бравируя и изображая из себя бывалого, тут же глотанул его неразбавленным, получил ожог слизистых оболочек, после чего молча, с выпученными глазами и на полусогнутых ногах, прошествовал к водопроводному крану. До зажигательной пляски, представляющей собой нечто среднее между русским комаринским и латиноамериканской джигой, почему-то не дошло, хотя, зная Шуркину импульсивность, именно этого можно было ожидать скорее всего.

Что можно сказать про Шуркину внешность. Он был некрупным, худощавым и корявеньким мужичком – типичный русачок, произведенный бытом военного времени. В детстве ему перебили нос каким-то тяжелым и более крепким, чем нос, предметом. Свежий человек на его перебитый нос реагировал почти всегда одинаково - так, как будто Шурка болел сифилисом на одной из последних стадий этой болезни. В общем, лицо и внешность у него были не модельные. Это, конечно, вносило свою лепту в его хулиганскую славу. Фигура своеобразно-колоритная и узнаваемая издалека, благодаря характерной сутулости, раскачивающейся походке и рукам, вечно засунутым в карманы. Одеваться Шурка старался модно. Зимой он носил полуваленки-полусапоги, которые, кажется, тогда назывались бурками.

Удивительным еще было то, что он женился на очень симпатичной женщине. Я ее, этой симпатичности, даже одно время сильно стеснялся. Но что-то у них там не заладилось. Шурка, что называется, распускал руки. В стенах, которые у нас в доме были из какого-то мягкого материала, Шурка головой своей жены периодически делал довольно глубокие вмятины сферической формы. Прожив вместе несколько лет, они, естественно, развелись. А я, спустя много лет, попал на работу на ВЦ ЗиЛа, где встретил бывшую Шуркину жену. Она работала там бухгалтером. Замуж так больше и не вышла.

В комнату Щукиных, после их переезда, поселили Крутицких. Новые соседи понравились мне сразу. Их было трое: Сашка, Люська и совсем еще маленькая дочка, которую они звали Пупочкой - так она тогда произносила слово "пуговичка". Держались они со мной по-дружески и как с равным. С Люськой, которая была меня старше лет на 10, я несколько раз ходил кататься на лыжах в зюзинский лес. А Сашка вообще был, по моим тогдашним представлениям, "мужик что надо". Он как-то раз откуда-то принес духовое ружье, и я целый месяц упражнялся в стрельбе по мишеням. А еще он свозил меня в Сандуновские бани. Но об этом в следующем моем воспоминании. Когда мы переезжали в новостройку, я подарил Пупочке большой ящик елочных игрушек.

Бани моего детства

Горячей воды в домах на Котловской улице не было. В комнате была печка, которую можно было топить дровами или углем. Когда мне было лет 5 или даже меньше, дом капитально отремонтировали и печку заменили батареями парового отопления. Капитальный ремонт производили летом с выселением жильцов. Где мы жили во время капитального ремонта, я не помню. В памяти осталась только погрузка скарба на грузовик.

Чтобы меня мыть, родители купили корыто. На газовой плите нагревали воду в кастрюлях, сажали меня в корыто и мыли. А уже пятилетнего отец стал брать меня в баню. Чаще всего мы ездили в Варшавские бани. Это именно бани, а не баня. Два здания из красного кирпича довоенной постройки. Одно здание – это мужские бани, а второе – женские бани. Эти здания живы и сейчас. Одно время вся их площадь поделена между бесчисленными торговцами-арендаторами, большинство из которых представители так называемого ближнего зарубежья. Варшавскими бани назывались, видимо, из-за того, что находились на Варшавском шоссе. Совсем недавно, остановившись на машине рядом с метро "Нагатинская", я с удивлением обнаружил на одном из зданий вывеску "Варшавские бани".

Хождение в баню – это был особый ритуал. У нас в поселке ЗиЛ была баня, но мы в ней были всего раз или два. Запомнилась она мне тем, что в кранах была не просто горячая вода, а самый настоящий кипяток, прямо-таки бурлящий. Эта наша местная баня по всем параметрам проигрывала Варшавским баням, добраться до которых можно было трамваем. Всего-то нужно было проехать 3 или 4 остановки. Здания бань четырехэтажные. Первый этаж был какой-то вспомогательный. Там находился буфет и мастерская по ремонту одежды. Непосредственно бани находились на этажах выше. Там были раздевалки и большие залы для мытья. Из зала для мытья можно было попасть в парилку. В раздевалках, да и вообще в Варшавских банях, стоял какой-то неповторимый, свойственный только им запах.

В Варшавских банях на каждом этаже всегда была очередь. Редко, когда приходилось стоять меньше часа. В бане была парикмахерская. В ней была своя очередь. Когда нужно было подстричься, отец занимал одну очередь, а я - другую. В бане была парилка, куда отец ходил париться и меня брал с собой. В самом маленьком возрасте мое посещение парилки ограничивалось стоянием около двери. Я стоял и ждал, когда отец напарится. После выхода из парилки я начинал дрожать от холода. В раздевалке после мытья я дрожал всегда. Потом это как-то незаметно само собой прекратилось при взрослении.

Есть многое, на что я тогда совершенно не обращал внимания. Я ко многому привык, и многое считалось обыкновенным, в порядке вещей, а сейчас что-то иногда вдруг неожиданно всплывает в памяти и кажется мне не то чтобы удивительным, но необычным по современным меркам. Многое было по-другому. Ну, например, татуировки или, как их тогда называли у нас на Котловке, наколки. В бане мылось множество каких-то корявеньких и щуплых мужиков, у которых наколки на груди и прочих частях тела иной раз представляли собой настоящие произведения искусства. Портреты товарища Сталина различного вида, типа и качества - это уж самая обыкновенная и, кстати сказать, наиболее типичная наколка. Если не признавать огульно все это безвкусицей, то нужно отметить что попадались высокохудожественные образцы наколок. Но как-то меня это не захватило. Кажется, сказался отцовский пример, который не курил, до 40 лет совсем не переносил спиртного, и к тату, как их теперь называют, относился как к глупостям и слабостям человечьим. Удивляют же меня сейчас не сами наколки и не концентрация мужиков с наколками, а то, какими мелкими и корявыми были тогда люди. И это при том, что ребенок считает всех взрослых необыкновенно большими.

Постепенно я привык к жару парилки, и в 13 – 14 лет уже парился на самых верхних полатях, как взрослый мужик. В 14 лет, когда я окончил школу восьмилетку, я ездил в деревню на смоленщине (под Вязьмой) к школьному товарищу. Там деревенские мужики парились по выходным дням. После первого посещения местной деревенской парилки обо мне в деревне пошли легенды. После парилок в Варшавских банях, где периодически парились солдаты, зверски и с каким-то остервенением парились татары, парились какие-то гурманы с пивным паром, настоями мяты и прочими любительскими и профессиональными изобретениями, деревенская парилка показалась мне просто слабенькой. А деревенские мужики надевали специальные головные уборы, в которые закладывали лед, загодя припасенный зимой и хранившийся в ледниках. Так уж у них в деревне было заведено.

Процесс мытья в Варшавских банях требовал предварительной подготовки. Во-первых, нужно было занять лавку. Лавки были с поверхностью из толстой каменной плиты. Во-вторых, нужно было найти шайки. Когда лавка найдена, я оставался около нее, - караулил. Отец наливал в шайку кипяток и поливал им лавку, дезинфецируя ее. После этого в шайку наливалось немного горячей воды, в которой мочалкой разводилось мыло. Потом мы с отцом по очереди терли друг другу спину, окуная мочалку в горячий мыльный раствор. Вдоль одной из сторон зала стояли душевые кабинки. После мытья на лавке шли под душ. Потом в парную и опять под душ. Времени на мытье тратили много: часа два, а то и три. А на весь поход в баню уходило чуть ли не половина дня. В раздевалке стояли весы медицинского типа, на которых после мытья отец обязательно меня взвешивал и иногда сетовал на мой малый вес. Отец весил тогда около 80 килограммов, что тогда считалось весом, превышающим средний.

В буфете на первом этаже Варшавских бань, куда мы спускались вымытыми и одетыми в чистое, отец иногда брал себе кружку пива, а мне сок на выбор. В томатный сок можно было добавить соль. Чайная ложка для добавления и размешивания соли находилась в специальном стакане с водой. Еще на первом этаже находилась мастерская, куда буквально за копейки можно было сдать одежду в ремонт. Отец частенько сдавал брюки на глажку.

В самой бане, где раздевалка, отец брал у банщика веник. Однажды отец пригласил в баню своего заводского товарища. У них была с собой бутылка водки. Первым делом налили стакан банщику. Тот потом, отрабатывая этот стакан, суетился мелким бесом, - я такого за банщиками прежде не замечал. Банщик в бане - это была фигура. А сейчас вспоминая это, думаю: боже, какой бедной была жизнь! Из бани до дома довольно часто шли пешком. Не помню, чтобы мы ходили в баню в летний период. Лето я проводил за городом, и как там происходило мытье, - я уже не помню.

Когда вместо переехавших в хрущебу-новостройку соседей Щукиных заселились другие люди, начался следующий этап моей банной эпопеи. Оказалось, что наш новый сосед Сашка Крутицкий раньше проживал в центре где-то за Большим театром. А недалеко от Большого театра, как известно, находились Сандуновские бани. И вот однажды он отвез меня в Сандуны.

Каким же убожеством показались мне Варшавские бани по сравнению с Сандунами. Сандуновские бани своим великолепием напоминали дворец или музей. Как это в них можно было заниматься таким прозаическим делом, как мытье, - объясняю только необыкновенной человеческой адаптивностью. - Человек привыкает к хорошему очень быстро. Вход в Варшавские бани стоил 1 рубль 60 копеек, а в Сандуны – 6 рублей. Для меня поход в Сандуны был солидной финансовой тратой. Но мама никогда не скупилась на такие дела, а я, нужно сказать, всегда считался с ограниченными финансовыми возможностями родителей.

Моя банная эпопея закончилась в конце 1963 года, когда отцу на заводе дали новую квартиру со всеми удобствами, включая ванную и горячую воду. Санузел был совмещенный: ванна и туалет в одном флаконе. Причем ванна была сидячая. Но это тогда, после нашего барака, было не столь уж и важно. Так что Сандунами я попользовался не так много. Всего-то, наверное, был раз 10 . В последние посещения Сандунов я пристрастил к этому делу одного моего одноклассника. Так тот стал ходить в Сандуны регулярно и уже без меня, несмотря на то, что жил в квартире с ванной комнатой и горячей водой.

Но я, когда разговор заходит о бане, всегда вспоминаю не Сандуны, а именно Варшавские бани. Воспоминания о них мне отраднее и милее, несмотря на довольно спартанскую обстановку, очереди, гораздо более простую и демократичную публику, чем в Сандунах.

Отец работал в литейном цехе на ЗиЛе и иногда после работы пользовался цеховым душем. В таких случаях я ездил мыться к бабке в Таганку. У них в квартире была ванная. Ездил я на трамвае. Трамвайная остановка была недалеко от дома. Тогда от нас до Таганки ходил трамвай маршрута № 49. Ехать, правда, долго – около часа. После мытья бабка провожала меня на трамвайный круг. Идти нужно было через всю Таганскую площадь. Около трамвайного круга стояли ларьки, в которых торговали куревом и конфетами. Курево меня тогда еще не интересовало.

Конфетами торговали штучно. Бабка каждый раз спрашивала, каких конфет мне хочется. Конфетными фантиками был залеплен весь фасад ларька, на котором мудрено было сразу отыскать маленькое окошко, через которое и осуществлялся процесс купли – продажи. От разноцветья конфетных фантиков глаза разбегались. Наконец я делал какой-то выбор, садился в трамвай с конфетой за щекой и с мытой шеей ехал домой.

На Котловской улице

Наш дом какого-то полубарачного типа был на улице крайним. Он мне нравился. Я, правда, немного завидовал жильцам второго этажа. Особенно тем, у кого была терраса. На соседних улицах были дома хуже нашего. Были просто бараки, как, например, в песне Высоцкого: "система коридорная - на 38 комнаток всего одна уборная". Наша улица пересекалась с Фруктовой улицей, причем, кажется, дважды - такая запутанная планировка, возможно, возникла из-за оврага. Сейчас от оврага не осталось никаких следов, и планировка улиц уже другая. На нашей стороне Котловской улицы дома были сделаны как под копирку. Соседний дом считался бандитским. Там было неимоверное количество моих ровесников, в большинстве своем настоящая шпана.

Одетые в какое-то рванье, неумытые и сопливые, болезного и одновременно агрессивного вида, страшноватые и жестокие в своей массе, да еще кишмя кишат. Это у кого хочешь отобьет желание прогуливаться рядом. Но бывает так, что деваться некуда. Вот помню, везет меня бабка по-зимнему закутанного на санках из поликлиники мимо ихнего дома и не видит, как шпыняет меня целая банда. Мимо бандитского дома ребятня из нашего дома старалась передвигаться на рысях.

С другой стороны рядом с нашим домом находился дом, который называли еврейским. Там действительно жили в основном евреи. Еврейский дом конструктивно от нашего не отличался, но исполнение было другое. Точно не знаю, из чего была основа нашего дома, но будто бы из деревянного бруса, и был он покрыт толстенным слоем штукатурки, окрашенной в светло-бордовый цвет. А еврейский дом был деревянный, некрашеный и какой-то серо-черный и мрачный. Еврейский дом относился к Фруктовой улице.

За еврейским домом находился овраг, и дом стоял на его краю. А за оврагом начинался так называемый шалман - беспорядочное скопление каких-то бараков и сараев. Разница между бараками и сараями внешне была неуловимой. Но в одних жили люди, а в других держали свиней. Свиней, кажется, там было больше, чем людей. Пахло всегда по-свински, а поросячий визг слышался постоянно - впечатление было такое, что свиней режут беспрерывно. Я когда был совсем мелким, с ужасом думал, что все жители шалмана, от мала до велика, выходят на улицу только с ножами-свиноколами. Многие держали коров, а кто-то даже лошадей.

Там, где я сейчас живу, почти никто не знает друг друга не то что в доме, а даже на одной лестничной площадке. Тогда я знал всех живущих не только в нашем доме, но и в бандитском и еврейском доме. Всех: и детей, и взрослых. А уж ровесников я знал почти во всей округе.

Если мимо бандитского дома или шалмана я ходить опасался, то с евреями у меня никогда никаких проблем не возникало. В еврейском доме было совсем мало моих ровесников и тех, кто младше. А старшие держали себя со мной исключительно благожелательно. Со мной сопливым пятилетним мальчишкой вполне серьезно здоровались. В дальнейшем в жизни мне встречалось много евреев, но такие дружелюбные – больше никогда. Возможно, такое ощущение у меня тогда было от контраста с жильцами нашего и тем более бандитского дома. А, может быть, несмотря на повсеместно скотские условия проживания, культура была культурной. Поди теперь, разберись....

Многих моих ровесников из бандитского дома сейчас назвали бы отморозками. Не знаю, что это означает точно, но недавно слышал это слово даже от нашего Президента Медведева. Готовность пырнуть кошку ножом, просто так, ради забавы, - типаж, не характерный даже для бандитского дома. Но такие там были, хотя и не массово, но и не в единичном экземпляре.

Избытка благородства не ощущалось и в моем доме. Ровесников было много, но отношения с ними никогда не дотягивали до дружбы. Только когда я пошел в школу, ситуация изменилась: у меня появились друзья. Я проучился почти с одними и теми же людьми 8 лет. - У нас была 8-ми летняя школа.

В доме моего детства было 2 этажа и 2 подъезда. В подъезде на каждом этаже по 2 квартиры. В нашем подъезде на первом этаже всегда было темно и стоял не просто крепкий кошачий запах, а какой-то особенный, присущий только нашему дому. Приезжая с дачи и входя в подъезд, по этому устойчивому терпкому аромату кошачьих испражнений я понимал: все, - я дома. Котловская улица сейчас называется Симферопольским бульваром. Дома на улице, когда она называлась Котловской, располагались параллельно трамвайной линии. Чтобы перейти на другую сторону улицы, нужно было перейти трамвайную линию и автомобильную дорогу. Трамвайная линия с нашей стороны улицы была отгорожена сплошным довольно низким забором из металлических прутьев.

Вдоль всей трамвайной линии была высажена акация. Параллельно акации росли два ряда деревьев, на самые верхушки которых я лазал вместе с другими просто потому, что был мальчишкой, а не девчонкой. Дальше шел тротуар, заасфальтированные отводки от которого длиной метров в 7 – 8 вели к подъездам домов. У каждого дома были палисадники, в которых росли деревья. У нас, например, прямо под окном рос громадный тополь.

Летом на травке, которая росла между тротуаром и трамвайной линией, частенько устраивались дружеские пирушки. В памяти такое: разостлана какая-то скатерка, на которой расставлены стаканы и бутылки, разложена простенькая закуска, один из мужиков наигрывает на гармошке что-то разухабистое… короче, дым коромыслом. И это Москва моего детства. Летом, когда шел сильный дождь, шоссе заливало так, что застревали не только легковушки, но даже небольшие грузовички-газики. Если выпадал град, соседи выходили на улицу и собирали градины. - Говорили, что вода из растаявшего града оказывает чудодейственное влияние на волосы при мытье ею головы. Зимой, когда снег заваливал трамвайную линию, пускали специальный трамвай, который ребятня называла чистилкой. Когда мимо нашего дома проезжала чистилка, все мои сверстники, вооружившись какими-то палками, с гиканьем, как по команде, бросались к загородке, где по-геройски попадали под снежный обстрел чистилки.

Окна нашей комнаты выходили на одну сторону, а кухни - на другую сторону дома. За нашим домом находились ясли-сад. Территория этих яслей была огорожена деревянным забором. Между нашим домом и этим забором была полоса отчуждения шириной метров 15 - 20. За забором, когда наступала пора, цвело неисчислимое количество одуванчиков. На территорию яслей я лазал, чтобы нарезать веток, из которых делал луки. Из досок забора получались неплохие ходули. Вокруг здания яслей, по размерам такого же как наш дом, была полоса асфальта. По этому асфальту хорошо было промчаться на велосипеде, уворачиваясь от обслуживающего персонала. Зимой было такое развлечение - прыгать с сарая в сугроб. Сарай - довольно высокая хозяйственная постройка, принадлежавшая яслям. Я с соседскими ребятами освоил даже прыжок через голову. Здание яслей цело до сих пор. Его несколько раз ремонтировали и перепрофилировали. Одно время в нем размещалась служба скорой помощи. Как оно используется сейчас, - я не знаю.

Совсем недалеко, по современным понятиям, от нашего дома находился аэродром, видимо, учебного назначения. Аэродром представлял собой просто поле где-то в Чертаново. Кажется, сейчас на этом месте торговый комплекс "Ритейл-парк". Самолеты летали прямо над нашим домом. Они не просто летали, а часами упражнялись в фигурах высшего пилотажа. Чего они только не выделывали, издавая характерные звуки, которые потом я слышал только в кино. По одиночке не летали, самолетов над нами всегда было несколько. Любовались на них долго, - пока шея не заболит. Я тогда совсем маленький был. Но отчетливо помню, как мы обсуждали один самолет красного цвета, и кто-то высказал нелепое предположение, что это пожарный.

Недалеко за трамвайным кругом начиналась городская свалка – одно из самых замечательных мест моего детства. Пользуясь своей самостоятельностью, я частенько навещал это чудесное место. Да и как по-другому его можно было назвать, когда на нем, этом поле чудес, были свалены в кучи в определенном и довольно строгом порядке самые настоящие богатства. Ну, например, представьте себе кучи бракованных кожаных футляров для очков. Из них выходила, например, прекрасная деталь для рогатки - часть, куда при стрельбе вкладывается камешек или шарик. Обычно для этого использовался язычок от ботинка. Но его еще найти нужно было.

Каждая куча – несколько кубометров, доставленных на свалку в кузове самосвала. Покопавшись в этой куче, можно было набрать несколько сотен вполне кондиционных футляров. Время было советское, – выбрасывали, особенно перед праздниками, когда чистили заводские и фабричные помещения, все подряд. Чего только не притаскивали ребята со свалки. Резиновыми бинтами, из которых нарезали полоски для рогаток, я был обеспечен на все свое детство за одно посещение свалки. А шарики для стрельбы из рогатки…. Главная проблема: как донести их до дома. Пока нес, прорвал карманы и в штанах, и в пальто. Пришлось большую часть этого столь нужного и ценного, но тяжелого груза выбросить по дороге.

Сколько же разных чудесных предметов было принесено оттуда! Вот где, например, можно было купить пасту ГОИ? Отвечаю: нигде. Ее можно было найти только на свалке. Паста ГОИ, по-другому называвшаяся зеленкой - за свой темно-зеленый цвет, использовалась для шлифовки и полировки поделок из металла. А когда настал срок увлечения радио, сколько нужного, как оказалось, таило в себе это место. Спасибо, тебе Родина, за наше счастливое детство!

Свалка представляла собой многокилометровое поле. Через свалку зимой проходила лыжня, которая тянулась в лес. На краю свалки, ближе к жилью, была построена зиловская лыжная база и родильный дом. Я, когда поступил на ЗиЛ работать, получал на этой базе лыжи, когда участвовал в заводских лыжных соревнованиях призывников. А моя жена рожала именно в этом родильном доме. Теперь на месте свалки целый жилой микрорайон. В свое время свалку подожгли, и она дымилась не один год. Потом на этом экологически чистом месте построили новый микрорайон. Этому микрорайнону уже лет 30, не меньше. Выросло особо крепкое здоровьем поколение москвичей.

Тротуар около дома был заасфальтирован. Это было необходимое, но далеко не достаточное условие для появления самоката. Еще необходимы были подшипники, доски, кусок ремня, гвозди, молоток и нож. Самой дефицитной штукой были подшипники. Купить их было невозможно. Их могли только достать. Те, кто работал на ЗиЛе. Подшипники можно было еще случайно найти на свалке. Пойти на свалку именно за подшипниками и найти их - это счастливый случай. Мое восхищение свалкой, не должно ввести Вас в заблуждение. Свалка она и есть свалка. Это все-таки не автоматизированный высотный склад на ЗиЛе.

На трехколесном детском велосипеде, который мне зимой подарил дед на третий или четвертый день рождения, всласть покататься мне не довелось - велосипед почти сразу после того, как подарили, почему-то отдали другому внуку, моему двоюродному брату. Я, кажется, даже не шибко сожалел. Самокат казался мне более мужским средством передвижения. Вся местная шпана с подшипниковым грохотом гоняла на самокатах. Для самоката нужно было три подшипника. В крайнем случае, два, но лучше три. Один подшипник нужен был на руль и два на площадку. Можно было на площадку поставить и один подшипник, но в этом случае терялась устойчивость. Мне отец достал три: один побольше – на руль и два одинаковых поменьше – для площадки.

Первый самокат мне сделал отец. Это был самокат экстра-класса. В нем руль соединялся с площадкой при помощи металлических петель. Этот самокат прослужил меньше сезона, его быстро разломали бесцеремонные старшие ребята. Второй самокат, когда я чуть подрос, пришлось делать самому. Помогать взялся сосед - дубина стоеросовая Славка Миловацкий, живший в нашем подъезде в квартире на втором этаже. Славке тогда было лет 15, а мне, думаю, лет 5 или 6. Нужно было изготовить из деревянного чурбака ось для большого подшипника. Для этого мне пришлось принести единственный нож, использовавшийся у нас в семье как столовый и кухонный прибор. Этот умелец Славка сломал нож, серьезно отдалив меня не только от конечной цели.

Купить до прихода родителей с работы новый нож в магазине, который назывался Мосторгом, не удалось. В продаже никаких ножей не было, причем не было уже давно, как уверяла продавщица мою бабку, с которой мы пришли в Мосторг за ножом. Мосторг представлял собой одноэтажный Г-образный сарай и находился на другой стороне улицы, напротив 53-го отделения милиции. Вечером мне, конечно, попало от родителей, но, с учетом обстоятельств, не очень уж сильно.

Нож был куплен на следующий день отцом в Даниловском универмаге. Самое обидное, что это меня ничему не научило, и Славка Миловацкий сломал и этот нож. Повезло, что в «нашем» Мосторге наконец «выбросили» ножи, и удалось купить новый до прихода родителей с работы. Наученный горьким опытом, Славку Миловацкого я больше никогда и ни к чему не подпускал. Самоката у меня так больше и не было. Катался я теперь изредка на чужих. Самокат, конечно, штука хорошая, слов нет, но тут в магазин за железнодорожной линией завезли подростковые двухколесные велосипеды.

Первому в доме велосипед купили Ваське Говорову. Мне – второму. Велосипед марки СВЗ, похожий на более знаменитый велосипед Орленок, и ничем, на мой взгляд, ему не уступавший. Стоил он тогда, кажется, рублей 450. Это была сумма, сравнимая с получкой любого зиловца из нашего дома. Васька Говоров – толстомордый, толстогубый, толстопузый и толстожопый – был на год старше меня. Он был крупнее меня. Его самым главным достоинством и преимуществом была крепкая от природы нервная система. С этой точки зрения он был еще и толстокожий. Во взрослом состоянии я никогда его не видел и, признаться, нисколько не жалею об этом. Люди, к сожалению, с возрастом лучше не становятся.

Только в самом раннем детстве я испытывал потребность в общении с ним. В подростковом состоянии он выпал у меня из памяти, по-видимому, в виду полного отсутствия интереса. Помню только, как Васька-подросток стоял под тускло светившим фонарем около нашего подъезда и курил, а шедший с работы Васькин старший брат застал его за этим занятием и, не задумываясь, влепил ему звонкую затрещину прямо на моих глазах.

Дрессировщики говорят, что с кошками легче работать, чем с медведями. Кошка, когда хочет напасть, она выдает свои намерения агрессивным видом. Она бъет хвостом, шипит, показывает клыки. А медведь, он всегда имеет добродушный вид. Он может откусить голову жертве, ласково блестя глазами-бусинками. Это я к тому, что в этом смысле в Ваське было много медвежьего. Он мог, демонстрируя полное равнодушие или даже благодушие, подойти и неожиданно расквасить вам нос. Потом не выказывая никаких эмоций, мог начать помогать вам вытирать кровавые сопли. Но не из сострадания. Этого в нем не было. И природной стеснительностью его Бог не одарил. Я никогда не видел, чтобы Васька покраснел, устыдившись чего-либо.

Может возникнуть впечатление, что меня в детстве окружали только монстры. Но это совсем не так. В подростковом возрасте я сдружился с мальчишкой из дома 17. Чтобы попасть к моему дружку, нужно было пройти мимо бандитского дома. Это нас не останавливало. Да, и вообще, по мере взросления проблема с бандитским домом как-то незаметно разрешилась сама собой. С двумя ровесниками из бандитского дома у меня установились отношения взаимного доверия и уважения. А сам бандитский дом стал казаться все менее бандитским.

Я любил свой велосипед так, как сейчас многие любят свой автомобиль. А может быть даже сильнее. Автомобилей много, а велосипедов тогда почти ни у кого не было. Это, наверное, как сейчас самолет в собственности. Взрослый велосипед в то время нужно было регистрировать в милиции. Там выдавали номер. Для подросткового велосипеда номера не требовалось. Велосипед был подростковый, но я был еще так мал, что с трудом доставал ногами педали, даже тогда, когда с велосипеда сняли седло. Вместо седла к раме привязали какую-то тряпку. Через неделю упорных тренировок, я уже сносно катался. А через месяц я уже лихачил и даже сшиб какого-то болезненно толстого и рыхлого мальчишку из бандитского дома. Обошлось без травм, но с его мамашей случилась истерика.

Я и так-то боялся ездить мимо бандитского дома, а после разносного поношения меня, моего велосипеда и моих родителей необходимость движения в ту сторону всякий раз вызывала у меня состояние, близкое к диарейному. Словарный запас мой, при этом, не пополнился, а вот некоторые интонации у этой мамаши я бы заимствовал, да талантов таких видно Бог не дал. А велосипед на даче - это отдельная история. Он служил мне верой и правдой, что называется до последнего, и, в конце концов, был увековечен в бетонных плитах дачной дорожки как арматура.

Не менее замечательной вещью, чем велосипед, был телевизор. Телевизор КВН-49 был куплен отцом года на 2 - 3 раньше велосипеда. Я тогда был совсем маленький. Помню, что целую неделю я вечерами стоял у окна, прижавшись к батарее, и, всматриваясь в темноту, ждал отца, который в поисках телевизора ездил то в Даниловский универмаг, то в Серпуховской, то в ГУМ. Первый телевизор этой же марки в нашем доме приобрели Сурдины – соседи из квартиры напротив нашей.

Дело было поздней осенью. Уже снежок выпал. И вот, наконец, дождался: вижу, идет отец и что-то несет. Расположение единственного окна нашей комнаты позволяло легко наблюдать за теми, кто входил или выходил из подъезда. Поставили телевизор на стол в углу, прикрутили какую-то проволочку вместо антенны, включили. Изображение было какое-то неустойчивое, звук хриплый. Пригласили Сурдиных для консультаций и наладки.

Потом ко мне ходила добрая половина дома, а уж ровесники-то, наверное, все. А какие фильмы показывали! Джульбарс, Орлик, Застава в горах, Чук и Гек, Алеша Птицын вырабатывает характер, Александр Невский, Солдат Иван Бровкин, Господин 420. Отец еще линзу купил, чтобы увеличить изображение. Экран-то был такой маленький. Но все равно это было чудо из чудес. Кроме фильмов показывали еще различные детские передачи. На Новый год, например, показывали, как вырезать снежинки. Ближе к лету показывали, как сделать из газеты головной убор или воздушного змея. Во всей этой простоте было какое-то особое очарование. Сейчас ничего подобного для детей по телевидению не показывают. По-видимому, эфирное время дорого стоит. - Дороже детей. А может, сами взрослые уже ничего не умеют.

Второй телевизор, который купил мой отец, назывался Беларусь-5. Это был не просто телевизор, а телевизор вместе с проигрывателем грампластинок и радиоприемником. Экран у него был заметно больше, чем у КВН-49. Последний, кстати, в исправном состоянии отдали соседке тете Поле, и он служил ей верой и правдой еще несколько лет. Мы уже съехали из квартиры в доме на Котловской улице, тетя Поля переехала из одного барака в другой, а телевизор все служил и служил.

А комбайн Беларусь-5 оказался машиной не очень надежной. Еще даже в доме на Котловской отец приглашал телевизионного мастера его ремонтировать. Этот ремонт запомнился мне рассказом мастера, найденного, что называется, по знакомству. Мастер – довольно молодой мужик бравого вида – начал разбирать телевизор, чтобы произвести диагностику, и при этом непрестанно и непрерывно рассказывал случаи из своей богатой практики; случаи, которые не просто показывали, насколько он бывалый, но и возвеличивали его в глазах слушателей.

Я – рассказывал он, ковыряясь при этом во внутренностях распотрошенного телека, - как-то был приглашен молодой семьей, у которой, впрочем, уже был маленький ребенок. Молодые поругались, и муж сгоряча выбросил с шестого этажа только что купленный новенький телевизор. Пригласили, говорит, меня. Я пришел, - ребенок плачет, молодая тоже вся в слезах, просят ради Бога помочь. Я поискал под ихними окнами части телевизора, подобрал, что нашел, принес, собрал, наладил – работает. Нам, кстати говоря, телевизор он не отремонтировал, несмотря на всю свою бывалость.

А вот радио было только у тети Поли. В ее комнату была проведена радиотрансляция. Радио у тети Поли никогда не выключалось, а дверь в ее комнату всегда была открыта. Поэтому все всегда были в курсе всех событий. Особенно народ занимал вопрос снижения цен. Снижение цен транслировалось по радио, как правительственное сообщение. Все дела немедленно откладывались, слушали, замерев, боясь пропустить хоть слово.

Голос, торжественный как у Левитана, объявлял, что на 12 копеек снижена цена на замазку оконную, на 7 копеек снижена цена на резинки для чулок, на 6 копеек снижена цена на пластмассовые ножи для резки бумаги, на 3 копейки на прищепки для белья. В общем, торжественно перечислялось десятка два чрезвычайно важных для хорошей жизни наименований. Потом играла бравурная музыка, и народ, немного посудачив, удовлетворенно расходился. Осенью при сезонном повышении цен кто-нибудь хвастался, сколько он выиграл, купив молоко по низкой еще цене.

Почти всегда открытая дверь в комнату тети Поли таила в себе, как оказалось, серьезную угрозу для меня. Как-то раз вздумалось кому-то поиграть со мной. Я убегал, а меня догоняли. В комнате тети Поли был погашен свет и открыт люк в подвал. В эту ловушку я, разгоряченный и счастливый, что меня не так просто поймать, и угодил. Я упал в подвал вниз головой и сломал себе челюсть. Подвал глубокий, а достали меня легко, потому что я был совсем маленький и легкий. Нравы были простые: в больницу меня не водили. Это никому даже в голову не пришло, тем более крови было немного. Погладили, подули, наговорили успокоительных слов, вроде, "у кошки заболи, у собачки заболи, а у Андрюшеньки пройди". - На этом инцидент был исчерпан. А на подбородке остался небольшой шрамик, и левая часть скулы у меня чуть ниже правой.

Слева от нашего дома находился так называемый 23-й магазин. Как раз за ним находился еврейский дом. Вообще-то в поселке не так уж много магазинов. Вблизи от нашего дома магазинов сарайного типа, по-моему, было 3: так называемые Мосторг и Могиз, а также 23-й магазин. В Мосторге торговали посудой, одеждой, обувью, игрушками (в том числе елочными). Могиз специализировался на канцелярских товарах. А 23-й магазин был продовольственным.

Время от времени в 23-й магазин завозили какой-нибудь остро дифицитный товар. Например, куриные яйца. Мгновенно возникала многочасовая очередь. Дисциплина очереди поддерживалась сурово с помощью номеров, которые писали на ладонях чернильным карандашом. Во время стояния в очереди номера несколько раз переписывались. Отойти из очереди, хотя бы в туалет, было делом рисковым: можно было попасть под перепись и потерять очередь. Номера писал какой-то доброволец из очереди.

Редким товаром могло стать все что угодно. Очереди возникали за молоком, сметаной, творогом, маслом, яблоками. Правда, вот очередей за хлебом при мне не было. Не все было плохо. Например, ассортимент квашеной капусты превосходил любой современный рынок в Москве. И стоила она сущие копейки. Было множество соленых грибов в развес. Икра была любая и всегда и не очень дорогая. Но покупали ее нечасто, как я сейчас думаю, потому, что денег не хватало даже на более простую еду.

Перед 23-м магазином была довольно большая площадь. Все пространство площади покрывала сравнительно глубокая лужа. Летом она иногда высыхала, а зимой покрывалась льдом, и тогда ребята из нашего дома катались на коньках. Почти все магазины моего детства сломали. А помещения тех немногих, что сохранились, не используются для торговли продовольствием. Сейчас магазинов в моем районе не стало больше. Магазинов самообслуживания не было. Это изобретение появилось, когда я уже стал взрослым. Жителей же стало больше в несколько раз. А таких жутких очередей, как тогда, теперь не бывает. Тогдашние очереди я считал нормой жизни. Сейчас же очередь из 5 человек уже приводит меня в раздраженное состояние.

Начиная с какого-то возраста, я жил самостоятельной жизнью. В нашей квартире днем народу было мало. У Щукиных днем всегда была бабка, похожая на бабу-ягу. Светка и Женька учились в школе, и их расписание могло не совпадать с моим. Тетя Поля могла куда-нибудь отлучаться. Бывало, что я на кухне оставался за главного. В такие моменты я что-нибудь мастерил. Одно время я увлекся плавкой свинца. Сейчас уже не помню, где я его доставал. Но у меня его было много. Родители мои работали на ЗиЛе в литейных цехах, и поэтому плавка и заливка металла были для меня естественным делом. Я плавил свинец в консервной банке на газовой плите. Вылезал в окно кухни и в земле делал формы, в которые заливал свинец. Мальчишки, они, невероятно ловкие. От подоконника до земли было довольно высоко - в два моих роста, не меньше. Но как-то вот я спускался, держа клещами банку с жидким свинцом.

Торговым центром на пересечении Котловской и Фруктовой улиц считался так называемый Мосторг - одноэтажный сарай, приспособленный под магазин и имевший конфигурацию в виде буквы Г. В Мосторге, слева от входа, был отдел игрушек - вожделенное место всей поселковой детворы. Напротив входа был галантерейный отдел. Справа - посудный отдел, а за углом находился обувной отдел. На той же стороне улицы, что и Мосторг, находися культурный центр - филиал дворца культуры ЗиЛ. Жизнь там кипела и бурлила. Там еще была танцплощадка и будка со сценой и лавочками под открытым небом, как в кинофильме "Покровские ворота" (или в кинофильме "Неподдающиеся"). Чаще всего именно туда ходили смотреть кино. Около Мосторга и филиала ДК ЗиЛ торговали мороженым. Рядом с Мосторгом находился газетный киоск и пивная. За Мосторгом, на Фруктовой улице, была парикмахерская и фотография (в одном здании барачного типа). На Фруктовой улице в доме, похожем на мой, находилась детская поликлиника.

Рядом - клуб, который меня, еще ребенка, поразил тем, что в кинозале лавочки были вкопаны прямо в землю. Клуб был дощатый, выкрашенный в зеленый цвет. Название этого клуба я забыл. Что-то такое героическое: не то Знамя, не то Звезда, не то Коммуна.... Там же рядом была баня и магазин - военторг. Почему военторг? - Не знаю. Это был обычный для того времени продуктовый магазин с характерным для провинции ассортиментом. В памяти у меня большущая очередь в военторг за молоком, и я, как все, - держу в руке бидон литра на два. Молоко отпускают откуда-то с тыла военторга, из какого-то зарешеченного оконца с маленькой форточкой, в которую только-только пролезает бидон. А еще у нас в поселке, совсем рядом с домом, где я живу сейчас, и недалеко от моего тогдашнего дома, была керосинка - магазин, где торговали керосином и скобяными изделиями. Потом керосинку перенесли в одно из зданий построенного в конце 50-х годов Москворецкого рынка. Я там по заданию родителей пару-тройку раз покупал олифу для дачного домика.

В поселке тогда было 3 школы. Я учился в школе № 565, рядом с которой находился так называемый Могиз - магазинчик, в котором торговали школьно-письменными принадлежностями. Здания школ целы и сейчас. это четырехэтажные здания. Большинство других жилых и нежилых зданий были одно- и двухэтажными, и их все снесли в конце 60-х - начале 70-х годов. Филиал ДК ЗиЛ еще жив. Он лет 15 стоял без дела, и стал приходить в полный упадок. Недавно в нем решили открыть ресторан. Но что-то не заладилось, и теперь здание имеет вид перманентно ремонтируемого. Школьные учебники покупали в книжном магазине, который находился в самом конце поселка. Дальше была Шарашка - заводик, где будто бы делали гранаты и мины. А еще дальше начиналась городская свалка.

Мой отец как-то раз мечтательно сказал: чего бы сейчас не дал, только бы оказаться на пару часов в довоенной Москве. У каждого человека детство - лучшее в жизни время, каким бы тяжелым оно не было. Тоска по прошлому, думаю, случается у всех людей. На телевидении несколько лет назад сняли ностальгические "Кино моего детства", "Дворы моего детства". Еще мне нравится "Зверье мое". Может и я напишу что-нибудь, а может нет, - пока не знаю.

Мои декоративные рыбки

Мне было, наверное, не больше пяти лет, когда я впервые увидел декоративных рыбок. Воспоминания уже расплывчатые. - Картину в целом уже не держу. Только какие-то отдельные фрагменты. Помню, что день был солнечный. Помню, что мимо меня движутся люди и несут в банках с водой ярко-зеленые растения, между ветвей которых прячутся рыбки неземных расцветок. Помню, что место действия - не сам Птичий рынок, а улица, прилегающая к нему. По улице ходили трамваи, которые в народе назывались "коробочка". Один фрагмент, необычайно яркий и свежий, отчетливо запечатлелся в памяти, по-видимому, из-за поразившей меня фантастической красоты живых существ, которых называли рыбками. Как я потом, уже повзрослев, понял, это были рыбки "данио рерио". Их вид, почему-то, оказал на меня самое сильное воздействие. И еще - красные меченосцы.

Я уже не помню, как оказался тогда около Птичьего рынка. Откуда-то у меня есть твердое знание, что я был там с родителями. Мой отец в детстве держал рыбок, и бывал на еще довоенном Птичьем рынке. Верно, поэтому решено было сводить меня на рынок. Это безусловно оставило во мне свой отпечаток. Но в таком совсем уж детском возрасте держать рыбок мне было не под силу, а родители мои и так были перегружены житейскими проблемами. - Не до рыбок было. Но, видимо, вот хотелось, раз сводили меня на рынок. А свойство детской памяти, кажется, таково, что как-то у меня эти рыбки больше не всплывали.

Мое увлечение декоративными рыбками началось, когда я учился классе в третьем и уже освоил самостоятельные поездки на трамвае. Первое и давнее мое впечатление от посещения рынка и виденных рыбок позабылось. И вдруг однажды я увидел у соседа Васьки Говорова аквариум. Это был момент мгновенного вспоминания тех чудесных ощущений, которые я испытал, когда мимо меня, когда-то давным-давно, проносили фантастически прекрасных существ в банках, наполненных водой. Все! - Я на какое-то время онемел и был сражен сразу и наповал. Бывать в гостях у Васьки Говорова доводилось нечасто. - Это не приветствовалось ни моими родителями, ни в Васькиной семье. Да и сам я, несмотря на детское любопытство, к Ваське в гости не рвался. С огромным трудом я тогда отлепился от аквариума, в котором главными действующими лицами были барбусы, меченосцы, гуппи и какие-то сомики. Аквариум завораживал. Это была какая-то колдовская сила и магия.

Первый раз со мной на рынок поехал отец. Ехать нужно было на трамвае около часа с пересадкой. Накупили растений и рыбок, полюбоваться которыми долго не пришлось. Отец уже утратил навыки ухода за рыбками, а я их еще не приобрел. Потом я ездил на рынок самостоятельно и неоднократно и купил там популярную в то время книгу аквариумиста. Из нее я почерпнул самые начальные сведения о содержании рыб, породах, растениях, воде и аквариумах. В первых опытах содержания рыбок традиционно использовалась трехлитровая банка. Примерно через год купили аквариум, который разместили на кухонном столе. Кухня была светлая, а комната у нас "смотрела" на север и была темноватой.

Птичий рынок тогда работал только по воскресеньям. Лет через 20 он стал работать и по субботам. Птичий рынок только частично был птичьим. На мой взгляд, он в большей мере был рыбьим, чем птичьим. В "рыбьей части" Птичьего рынка торговали не только рыбками, но и всеми необходимыми аксессуарами. Было, например, ряда два, где торговали живым кормом для рыбок. Мужики, любой из которых легко мог стать персонажем репинских, суриковских или перовских картин, торговали мотылем. - Хочешь, - на вес, а хочешь, - спичечными коробками. Мотыль, - для тех, кто не знает, - это небольшие красные личинки комаров, немного похожие на дождевых червей, только мельче и краснее. Такие же колоритные, как торговцы мотылем, стояли бабки в телогрейках и платках, продававшие циклопов, которые плавали в довольно объемистых корытах и тазах. Циклопы и так называемая пыль для мальков продавалась стаканами. Циклопы - это очень мелкие ракообразные, водившиеся в любых подмосковных водоемах и даже лужах.

В следующем ряду торговали сухим кормом, который представлял собой сушеных циклопов. Торговой мерой для сухого корма также служил стакан. - Откуда брались такие мелкие стаканы - для меня до сих пор загадка. По-видимому, из-за границы специально привозили. В памяти длинная цепочка мешков с сухим кормом. Мешки открыты. Сверху каждого мешка, прямо в сухом корме, стоит стакан, наполненный сушеными циклопами, по виду иногда напоминающими зерно. Около мешка - мужик, расхваливающий своих циклопов. Сам бы, - говорит, - ел, да деньги надо. Циклопы и вправду у всех разные: и по размерам, и по цвету, и по виду, и по запаху, и самое главное, судя по рыбкам, даже по вкусу.

Вообще Птичий рынок тех времен - это было уникальное место. Говорили, что такого нет нигде в мире. В народе его называли "птичкой". Заветные слова "поедем на птичку" до сих пор еще волнуют душу. Мне он нравился не только тем, что там можно было походить и поглазеть на диковинных рыб, птиц и зверей. Там и люди были какие-то то особенные, причем всех видов и типов. Было немало торгашей, для которых ничего важней наживы нет. Попытки не сдать сдачу, просто забрать деньги при покупке и сказать, что деньги не получены, - такие случаи у меня бывали. Это редкие случаи. Мне удавалось добиться справедливости. На рынке много было таких, кто стоял за прилавком просто так, - ради времяпровождения. Многие хорошо знали друг друга. Это был своеобразный воскресный клуб по интересам. Люди жили этим воскресным рынком. Всю неделю они где-то работали и с нетерпением ждали, когда наступит день "птички". Много было знатоков профессионального уровня. Такие пофессионалы-любители с удовольствием консультировали по вопросам содержания, разведения, лечения рыбок. Когда рядом "такие" люди, заныкать сдачу трудно. Сейчас Птичий рынок перенесли на МКАД, - там, где рынок Садовод. Но это уже совсем не тот Птичий рынок. Пропал своеобразный, неповторимый и особый дух "птички". Чтобы понять это, нужно было в детстве бывать на нем иногда. Возможно, альтернативы переносу просто не было. Впрочем, "птичка", кажется, начала терять свое лицо еще на старом своем месте на Новоконной площади, когда был провозглашен лозунг "все, что не запрещено, - разрешено". А теперь все это уже значения никакого не имеет.

В "рыбьей части" рынка были ряды, где торговали песком и мелкой галькой, использовавшейся для обустройства аквариума и посадки растений. Здесь же можно было купить какие-то декоративные штучки в виде гротов, арок и затонувших кораблей для устройства настоящего подводного царства. Были ряды, где торговали декоративными водными растениями. Растения всегда были довольно дорогими. Торговали улитками, которые рекомендовались для содержания в аквариумах. - Будто бы некоторые из них подъедали остатки, оседавшие на дно, а другие чистили стенки аквариума от нараставшей зелени. Еще были ряды, где продавали самодельные компрессоры и насадки к ним, обогреватели, градусники, сачки, кормушки, лампы для подсветки. Отдельное место отводилось для торговли аквариумами и стеклянными банками всевозможных видов, размеров и фасонов.

Еще на "птичке" находился зоомагазин. В то время магазин - это только государственное учреждение. Покупатели вроде меня аквариумы обычно покупали в зоомагазине. Это было дешевле, чем на рынке. Качественных товаров "такого" назначения тогда не производили, а импорта не было. На рынке можно было найти аквариум более интересный по виду, чем в магазине. Рынок значительно превосходил магазин по типоразмерам аквариумов. В магазине было 2 - 3 типа, отличавшихся только размерами. Многообразие рыночных аквариумов для зоомагазина было недостижимо. На рынке мне особенно нравились так называемые аквариумы-ширмы. Они были узкими, что позволяло экономить место в небогатом по площадям жилье. Кроме того, рыбки в таких аквариумах смотрелись более эффектно. Аквариумы-ширмы в зоомагазине я ни разу не видел. В зоомагазине, как и на рынке, торговали рыбками. Но я их там не покупал. - В этом магазин сильно проигрывал рынку. Правда, магазин работал не только по выходным дням.

Но главное - в магазине торговали продукцией все-таки фабричного производства. Аквариум хоть и невзрачен на вид, но был изготовлен по определенной технологии и отвечал какому-то минимальному набору требований. У меня не протекал сравнительно долго: года 2 или 3. На рынке же можно было нарваться: дорогой и красивый аквариум мог потечь сразу после наполнения его водой. В целом же "рыбная" индустрия выглядела весьма убого и кустарно. Делать аквариум самому - не каждому взрослому по плечу. Где уж мне, - совсем еще сопливому мальчишке. Когда я поступил работать на ЗиЛ, вот где довелось увидеть высоко-художественные образцы народного мастерства в аквариумной части. Зиловское производство аквариумов безусловно превосходило качеством производимой продукции "штатные" фабрики, специализировавшиеся на аквариумном производстве. Зиловские аквариумисты, проектировщики и изготовители аквариумов - это отдельный разговор.

Самая, конечно, главная часть "рыбьей части" Птичьего рынка - это ряды, где торговали рыбками. Какого-то определенного порядка по породам рыб не было. Не было так, что в этих рядах торгуют только меченосцами, тут - только барбусами. - Наблюдался полный разнобой. Но ряды с рыбками не смешивались с рядами, где торговали растениями или аксессуарами. "Рыбные ряды" начинались прямо у входа. В воротах стояли какие-то хитрованы, предлагавшие купить баночку с несколькими рыбками. Чаще всего это были "беспородные" гуппяшки. Баночка предлагалась по дешевке, но, кажется, она и того не стоила. Народ кишел в "рыбных рядах", как нигде больше на Птичьем рынке. - Рыбки в аквариумах торговцев и то так не кишели. Аквариумы торговцев, как правило, были изготовлены из прозрачного плексигласа и имели сверху откидную крышку. Откинув крышку, отлавливали сачком экземпляры, заказанные покупателем. Вода подогревалась какими-то самодельными нагревателями и продувалась воздухом. Через всю толщу воды постоянно шли пузырьки воздуха. Это создавало дополнительный завораживающий эффект. А названия рыбок! Гурами, скалярии, лялиусы, макроподы,... Это что-то из далекого космоса. Растения с такими же космическими названиями: тернеция, людвигия, валлиснерия, кабомба.... И еще это все ключевые слова для настоящего любителя рыбовода и аквариумиста.

Многие торговцы использовали вместо аквариумов лабораторные колбы. Колбы, естественно, в советское время купить было невозможно. Их тащили с каких-то предприятий соответствующего профиля. Колбы были пузатые и с длинным узким горлышком. Горлышко было опаяно, что предохраняло рыбок от травм. С одной стороны колбу чем-то чернили. - Думаю, не копотью. Рыбки в такой колбе смотрелись чрезвычайно эффектно. Во-первых, колба дает эффект увеличения. Во-вторых, рыбки на черном фоне выглядят просто сногсшибательно. Особенно впечатляюще в колбах смотрелись гуппи. Их обычно размещали парой. И продавали парой. Еще некоторые находчивые предприниматели в качестве аквариумов, используемых как торговое оборудование, применяли увеличительные линзы от телевизоров КВН-49.

Я каких только рыбок не содержал. Но вот разводить мне удавалось только живородящих. Они более неприхотливые. Икромечущие более требовательны к условиям содержания и разведения. Я этих требований в том возрасте выполнить не мог. Впрочем, задачи разведения рыбок я перед собой не ставил. Если иногда возникакло потомство у меченосцев, моллинезий или гуппи, то причиной была их самодеятельность. Когда я на лето уезжал на дачу, аквариум почти полностью вымирал. Родителям было не до рыбок. Соседям тоже. Кроме, быть может, одного соседа - Шурки Мурашова (см. "Соседи моего детства"). Он, правда, не был большим знатоком в части физиологии рыб. И если и кормил их, то только находясь в состоянии подпития и только остатками от закуски. А уж до того, чтобы чистить аквариум или менять в нем воду, дело никогда не доходило. Этого от Шурки требовать было невозможно.

Для добывания живого корма я сделал сачок. Для сачка требовалась длинная ручка, кольцо и капроновый чулок. Где мальчишки все это достают, я уже не помню. Но сачок получился, кажется, неплохой. По выходным дням иногда со мной за кормом для рыбок ходил отец. Дело в том, что нужно было идти на пруды, вокруг которых находились бараки, населенные такими страшными жильцами, что без взрослых мужчин там лучше бы не появляться. Мы-то жили в каком-то полубараке, а уж у этих прудов располагались чуть ли не землянки. Я вот сейчас даже сомневаюсь, а была ли прописка у жителей этих бараков. Туалеты там были только типа "сортир". По берегам прудов лежали огромные помойные кучи, которые, на мой тогдашний опытный взгляд, никогда не убирались, и в которых прямо внаглую средь бела дня копошились здоровенные крысы. А где жители брали питьевую воду, - я затрудняюсь сказать. Кстати, в этих бараках, как выяснилось в процессе ловли циклопов, тоже были любители, державшие декоративных рыбок. Как мне сейчас представляется, жить там было невозможно. Но люди жили и даже рыбок держали.

Несмотря на такую "чумную" обстановку, циклопов было пруд пруди. Прудов было несколько и циклопы в них водились разные. Даже на разных концах одного пруда попадались разновидности, отличающиеся по цвету и размеру. В пруды, как на помойку, жители бросали какой-то мусор. Но на экологию это серьезно не влияло, - раз циклопы водились. Сейчас в подмосковных прудах циклопы - редкость, а уж про Москву и говорить нечего. По моим тогдашним меркам пруды находились далеко друг от друга. Если мы с отцом шли за циклопами, то это надолго. На ногах обязательно резиновые сапоги. Для циклопов я брал двухлитровый бидон из аллюминия. Кроме циклопов иногда попадалась так называемая коретра - полупрозрачная личинка какого-то комара. Она была довольно крупная и хищная - сама могла сожрать не только циклопа, но и новорожденного малька. Коретрой с удовольствием питались крупные меченосцы. Они за ней охотились и хватали ее каким-то стремительным рывком. За живым кормом мы ходили весной, когда стаивал лед и показывалась вода. Осенью ходили редко, а зимой пруды замерзали. Поэтому чаще всего рыбок кормили сухим кормом, который я покупал на Птичьем рынке.

Когда мы перезжали на новую квартиру в хрущебу, я подарил аквариум соседям, у которых девочка как раз должна была пойти в школу. Следующая эпопея с декоративными рыбками случилась, когда моей дочери было лет 7 - 8. Я съездил на Птичий рынок и купил аквариум литров на 100 и все необходимые причиндалы. В аквариуме неделю менял воду. Потом наполнил его водой, которая еще неделю отстаивалась. Наконец съездил на рынок и купил рыбок. Теперь я содержал в основном красных меченосцев и породистых гуппи. Потом еще для мальков был приобретен аквариум литров на 20. Аквариумы на лето я отвозил на дачу. В конце лета забирал обратно. Мальков меченосцев было видимо-невидимо. Мы даже иногда переставали обращать на них внимание. Тогда рыбки старшей возрастной группы превращались в каннибалов. Потом, когда большой аквариум потек, купили круглый аквариум. При каком-то серьезном ремонте квартиры моя вторая рыбная эпопея закончилась. Часть рыбок мы раздарили. Другую часть отдали вместе с аквариумом. Потом через несколько лет нам его вернули, но уже без рыбок. Он теперь так и стоит пустой на кухне на верхней полке. Моя уже совсем взрослая дочь иногда мечтает и ностальгирует по поводу аквариумных рыбок. Главное препятствие для нас - чересчур малогабаритная квартира.

О доступности увлечения. Во времена моего детства увлечение декоративными рыбками не могло серьезно подорвать семейный бюджет. Аквариум, такой, как был у меня, стоил, дай Бог памяти, рубля два. Сачок, градусник, кормушка, обогреватель, подсветка - на все это требовалось еще рубля полтора. На растения, рыбок и улиток - еще рубля полтора - два. Если не шиковать, то в 5 - 6 рублей можно было уложиться. Такие траты могла себе позволить почти любая семья. Сейчас аквариумы, которые я иногда вижу, заходя, например в ОБИ, стоят от 5 тысяч рублей. - А у многих пенсия 5 - 6 тысяч. Конечно, современные аквариумы не чета тем, неказистым, которые производила тогда наша отечественная промышленность или народные умельцы. Сейчас аквариумы - это сто процентов импорт. Аквариумы и причиндалы к ним в РФ, кажется, давно уже не производятся. В общем, любительское домашнее содержание декоративных рыбок сейчас стало делом накладным. А на предприятиях аквариумы стали выполнять скорее не декоративную функцию, а служить символом благополучия. И, конечно, это уже не самоделки, как раньше. Ставят их где-нибудь в приемной, которую теперь называют reception. И уже лет, наверное, 40 прошло с тех пор, когда я в последний раз видел человека, занятого ловлей циклопов для кормления рыбок. Может циклопы вымерли по экологическим причинам, а может больше рыбками так, как раньше не увлекаются.

Все же финансовая сторона не должна сильно сдерживать. Увлечение рыбками безусловно значительно дешевле увлечения, скажем, гоночными автомобилями. Интересующиеся и подумывающие о содержании рыбок могут найти в интернете почти любую информацию. Есть коммерческие и некоммерческие сайты, посвященные этому делу. Например, Аквариумные рыбки или Декоративный аквариум. Рекомендации. В интернете есть даже пример того, как увлечение рыбками породило еще одно увлечение - Рыбы в декоративном искусстве и скульптуре.

Мои начальники

В основном мне везло с начальниками, хотя среди них попадалось то, что в народе называется «фрукт». Я многим из них благодарен, благодарен просто за то, что судьба свела нас, и уж, конечно, я не держу на них никакого зла.

Вот вспоминаю одного из них

Крупный здоровенный мужик, - из тех, что нравятся женщинам. Однажды, на очередном медицинском осмотре молодая женщина-врач по неосторожности задала ему вопрос: «А когда вы себя лучше всего чувствуете?». Немного замявшись, он солидно и с достоинством отвечает: «А после второго стакана». Расслабившись после этого самого второго стакана, когда лицо его приобретало замечательный красноватый оттенок, он вытирал платочком пот с лица (и особенно - с верхней губы), и со всей серьезностью сообщал, что водка – это величайшее изобретение человечества.

Вообще, под его непосредственным (а чаще посредственным) началом, я проработал почти 8 лет. Программировать он не умел совсем, но часто, особенно когда употребит спиртное, с чувством говорил, как бы он программировал, если бы программировал. Впрочем, в этом он был не оригинален: у меня был знакомый, так тот говорил, как бы он пел, если бы пел.

Так вот о программировании. Когда он зарывался, я отрезвлял его вопросом: «А кто же это сделает?». Он (зло и ворчливо): «Кто сделает? Кто сделает? Наши программисты сделают!». При этом слова «наши программисты» звучали у него как нечто среднее между «наши подлецы» и «сукины дети».

Вспоминаю, как у нас ничего не получалось с разработками АСУ, и как мой шеф, заходясь в злобе, сам взялся за разработки. Он написал какую-то записку листов на 100, в которой была такая фраза: «Если запись существует, но не найдена, то установить, а существует ли она». После этого сотрудники немедленно окрестили эту писанину записками сумасшедшего.

В другой раз он взялся за проектирование базы данных и дня через три вызвал меня для обсуждения результатов своего творчества. Если бы я сказал по-простому, как обычно выражаются зиловские мужики, то, возможно, и не оскорбил бы его вовсе, но я привел такой пример.

Вот – говорю – в природе два пола. А то и один. А у тебя получилось десятка полтора. Чтобы зачать младенца (создать запись, находящуюся у тебя в одиночестве на самом нижнем уровне структуры) придется в половые отношения вступать не мужчине и женщине, а целому сонму различных по половому назначению особей. Собрать в нужное время в нужном месте столько возжелавших – почти неразрешимая задача.

Это именно он, однажды озлившись на полное бессилие, в сердцах сказал подчиненным ему программистам: Ну, раз уж совсем ничего не можете, то хоть отсортируйте что-нибудь!

Я отдаю должное качествам и умениям моего шефа. Он умел, как никто, организовать пьянку. В этом деле он понимал толк по-настоящему. Однажды в каком-то не то баре, не то кафе мы выпивали и курили. Бармен позвонил и позвал ментов. Подошли двое. Мой шеф приказал всем молчать, и взял все на себя. Он обменялся парой каких-то фраз, смысл которых до сих пор для меня является загадкой , и те, козырнув, молча удалились, проигнорировав бармена.

А экзамен на водительские права?! По словам нашего общего инструктора, да я и сам это чувствовал, мой шеф сильно уступал мне в водительском мастерстве. Но, вот он сдал экзамен по вождению с первого раза, а я только со второго. Очень он «показался» гаишникам. Ему достаточно было просто сесть в автомобиль, как его шансы сдать экзамен резко выросли. Автомобиль чувствительно осел, как-то жалобно заскрипел, и это произвело большее впечатление на гаишников, чем умение или неумение водить.

Когда я однажды забыл дома ключи от рабочего помещения, вспоминаю моего шефа с топором в руках, взламывающим дверь со словами: «Я прошел обучение в дворовой академии». Про него можно еще писать и писать. Мои сослуживцы, то ли в ужасе, то ли в восхищении, округляя глаза, говорили, что после минутного общения с ним потом можно в лицах пересказывать часами. У него была манера клясться партийным билетом, причем почти всегда по пустяковым случаям. Он любил вызывать на спор на получку. Этих "лидерских" замашек он, по-видимому, нахватался в дворовой академии.

Другой мой начальник, прошедший суровую зиловскую школу и начавший свою трудовую деятельность еще в военное время, был маленьким и въедливым мужичонкой. Но он умел действительно физически огромных дядек превращать в мелюзгу, оправдывающуюся как после глупого озорства. Дар у него такой был природный.

Про него рассказывали, как однажды он был на совещании у начальника технологического отдела, славившегося на заводе своими хулиганскими выходками и чванливыми манерами. Так вот, тот, с имиджем молодца среди овец, осмелившись повысить голос на моего шефа, жестоко пожалел об этом. Репутация, как известно, складывается годами, а теряется мгновенно.

Молва утверждает, что мой шеф, как только на него повысили голос, медленно приподнялся и резко, неожиданно и с громким хлопком ударил пластиковой папкой по краю стола. Контрагент аж подскочил. И тут мой шеф завизжал. Столь тонкий и противный голос в нем никак нельзя было заподозрить. В общем, противник был смят и деморализован. Обломал одним словом. Недаром шефа, после того, как он выписался из больницы после инфаркта, назначили помощником главного инженера. Сам видел, как он, даже не повышая голоса, выстраивал генералов в очередь.

Помнится, как однажды он рано утром пригласил меня прогуляться по отделу. Заходим в большую комнату. Там сидит человек сорок. Все женщины и только начальник мужчина. Такой седовласый, импозантный, уверенно державшийся (до нашего появления). Шеф обращается к нему: « Ну, давай, рассказывай, что ты сделал по АСУ».

Куда только подевалась уверенность и импозантность? Седовласый начал юлить, скулить, бормотать что-то себе под нос. Я с трудом разобрал примерно такие слова: «Чтобы заниматься АСУ нужно отрешиться от всего, зажав голову в руках». При этом он показывал, как нужно зажать голову.

Тут шеф, тоже показывая руками, говорит: «Твою тупую голову нужно зажать между колен… и по заднице тебе, по заднице!». Прошло, наверное, уже лет 30, а я помню это все в красках, звуках и запахах. Он у меня, несмотря на его физическую немощь, одно время ассоциировался с катящимися головами, которые, дай ему волю, срубал бы, неистово негодуя, у нерадивых подчиненных.

Когда ему что-то не нравилось в моих рассуждениях, он обычно предупреждал, чтобы я не пытался вести себя с позиций силы. У него была излюбленная фраза: «Вот тебе и весь х.. до копейки!». Бывало, он употреблял ее совершенно не к месту. Когда его начинали доставать, он зверел: «Ты что мне кишки на палец наматываешь?!». А еще он однажды поразил меня своим умением сортировать деловые бумаги, используя всего два значения ключа сортировки: «эту – в п....у, а эту - на х..».

И еще один мой шеф

Толковый, умный, не очень уверенный в себе, болезненного вида мужчина, плоховато и бедновато одетый, курящий в страшных количествах папиросы «Беломор-Канал». Вообще-то он мне нравился.

Он не очень-то любил наших ученых. «Когда я слышу слова «советский ученый», я представляю себе огромную конюшню» – при этом он делал такое характерное движение руками, показывая уходящие вдаль стены конюшни. «И там, в стойлах стоят ученые и жрут из общественной кормушки» – продолжал он. «А если ты вздумаешь туда сунуться, так они лягаются».

«Ученые, они ведь как? Они берут проблему, и, ты думаешь, они ее решают? Да ничего подобного! Они, в результате многолетних исследований, открывают, что эта проблема зависит от других проблем. Если ты думаешь, что они, вот эти, ими обнаруженные проблемы, решают, ты опять не прав. Они, в своем исследовании, только намечают пути решения некоторых из этих проблем».

В самом начале перестройки, когда еще никто и не помышлял о том, к чему она приведет, мой шеф горестно сообщил мне: «Все, ЗиЛу конец! Да, что там ЗиЛу, стране конец!». Я тогда как-то не очень придавал этому значения. Он был зиловцем до мозга костей.

С ним однажды приключилась такая история. Как известно, народ из глубинки очень любил ездить в Москву в командировки. А головной завод ЗиЛа находится как раз в Москве. ЗиЛ - это головной завод и несколько заводов-филиалов, расположенных в различных городах страны.

И вот, приезжает как-то раз какой-то мужик к моему шефу и начинает хвалиться какая у них на заводе АСУ. У нас – говорит – у директора в кабинете стоит такая штука, называется терминал. Он подходит к нему, понажимает какие-то кнопочки, и после этого знает все, что на заводе творится».

Мой слушал-слушал. Сказать-то нечего. А потом все же нашелся: «А у нашего директора в столе есть такая специальная кнопка. Он ее нажимает, и после этого входит к нему в кабинет терминал. Все ему обстоятельно рассказывает, что на заводе творится. Так он после этого его еще матом обложит».

Босс комсомольской закваски

Этот был выкован в недрах советской партократии и комсомолии. Он когда-то, так я слышал, работал начальником службы эксплуатации на вычислительном центре Госплана СССР и был секретарем комсомольской организации.

Из Госплана он, на мой взгляд, вынес хорошее понимание службы эксплуатации АСУ. В проектных "асушных" делах он, кажется, не очень-то разбирался. Но зато он вынес из комсомола ряд важных чиновничьих правил, которым следовал неукоснительно. Я скорее одобряю, чем не одобряю его стиль поведения и руководства.

Когда случился пожар там, где я служил под его началом, он проявил себя блистательно, особенно на фоне растерявшихся высших чинов. В результате мгновенно вознесся по карьерной лестнице. Контора, где мы служили, обанкротилась. Но это не очень отразилось на карьере моего бывшего шефа: я нашел в интернете информацию, что он опять возглавляет вычислительный центр какого-то богатенького ведомства (и при нем опять кучка одних и тех же приближенных).

Начальник, который работал печенью

Этот ездил по клиентам, пытаясь заключить какой-нибудь договор, чтобы хоть как-то кормиться. Это ему на самом деле очень нравилось, хотя он, уезжая, демонстративно и не натурально сетовал, что придется печенью работать. И именно к таким клиентам, у которых нужно было работать этой частью организма, он ездил чаще всего.

Все остальные мои начальники - а их тьмы! - настолько обычны, ординарны, скучны, однообразны и, я бы даже сказал, банальны, что о них и говорить-то совсем не хочется. Отмечу только коллекцию начальников, у которых была какая-то патология на "дела асушные". У одного, например, от слова "программист" багровело лицо; другой, кажется, испытывал зуд во всем теле; на третьего сразу нападала сонная одурь. Характерно, что по лексикону в "асушной части" они были эквивалентны уборшице.

Моя Советская армия

Я служил в Прибалтийском военном округе в период с 1972 по 1973 год. В полку служили люди многих национальностей. У нас было много хохлов. Почему-то те хохлы, с которыми я служил в одной роте, как на подбор имели какую-то карикатурную внешность. Один из них по фамилии Вовчик был довольно миниатюрным. Задницу он имел какую-то женскую и выпирающую, и у него, что не характерно для молодого человека, да вдобавок еще солдата, был круглый неотвислый живот заметных размеров. Объемы, формы и девичьи изгибы задницы и живота Вовчика были вечным предметом солдатских шуток.

Плечи у него были довольно узкие. Форма сидела на нем уморительно и карикатурно. В шинели, которая ему немного длинновата, с автоматом, выглядевшим у него, как дубинка, в каких-то мятых сапогах, ходит на посту переваливаясь по-утиному – зрелище почти театральное. По-моему, по комичности он легко мог бы посостязаться со Швейком. Лицо у него было той редкой выразительности, которую один мой товарищ определяет словом «сельпо». Голова маленькая (шапка какого-то детского размера); нос небольшой в форме вогнутого крючка; глаза, глубоко и близко посаженные, ярко голубые; вихрастые волосы с отчетливой рыжиной.

Вовчик – это вроде бы по-украински уменьшительно-ласкательное прозвище молодого волка. Волчёк одним словом. И на самом деле вся его физиономия оправдывала фамилию, но как-то пародийно и комично. Добавьте еще тонковатый для парня голосок, какую-то своеобразную интонацию и характерный для украинцев говорок и получите Вовчика. Слова «Ну, ты, салобон!» в писклявом исполнении Вовчика вызывали как минимум усмешку.

Кроме того, Вовчик, как я замечал, иногда смеялся над чем-то своим, только ему одному известным. И еще он был шкодливым. Помню, один совсем молодой солдат с маленькой и лысой головой зачем-то высунулся сквозь решетки окна в учебном классе. Вовчик, чистивший что-то метлой под окнами класса, сразу бросил свое занятие, метнулся к окну, просунул ручку метлы так, что та заклинила голову и не давала солдату убрать ее назад. Приглашающе замахав свободной рукой, Вовчик начал сзывать всех на бесплатный аттракцион: «эй, дивись!». Продолжалось это довольно долго, пока сержант не остановил забаву Вовчика.

Пулеметчиком в роте был некто Витя Гарун, тоже имевший своеобразную внешность. Это не тот Гарун, который бежал быстрее лани. Хотя он тоже был быстр в движениях. Тонконогий, с тонкой талией. Выпученные карие глаза расставлены необычно широко и имеют какой-то редкий разрез. Нос у него настоящих мужских размеров, но он его не портил.

Я однажды видел, как Витя с пулеметом на плече лез без очереди (не пулеметной, конечно, а живой) в солдатском магазине. Купив сгущенку и печенье, аккуратно поставил пулемет на стол дулом к двери и принялся за сгущенку. Сейчас этим уже никого не удивишь, а тогда это впечатляло простотой нравов. Гарун был примечателен своей манерой пения и песней. Не песнями, а именно песней, потому что пел он всегда одну и ту же довольно горестную песню на высоких нотах и с душой. Из всех слов этой песни помню только, что «утопают-утопают сапоги». Голос у него был громкий и пронзительный, "выводил" он старательно и, кажется, как глухарь, в момент пения ничего не видел и не слышал. Происходил он, кажется, из той части Украины, где не причисляли и не причисляют себя ни к украинцам, ни к русским.

Был еще один хохол тоже какого-то деревенского вида. Фамилия у него была подходящая к его внешности – Деревенько. Он был в роте запевалой. Пели всегда одну песню, которая уже через месяц осточертела. Как сейчас помню, как Деревенько запевает про то, как «На рубежах стальные пушки сурово жерлами глядят, а на готове боевые расчеты точные стоят. Наш первый залп врага сметет, мы грудью встанем за народ, нас партия великая ведет…». Ну и так далее. Через два месяца я пел чисто машинально, как и все, не вдумываясь в слова, песня уже не раздражала. Еще Деревенько был знаменит тем, как он умел на посту устрашающе кричать «Стой! Кто идет?!».

Башкир Роберт Талхин, койка которого стояла рядом с моей, запомнился тем, что называл себя Рабиновичем. У нас были и другие башкиры, но Рабинович выделялся среди них конфигурацией и размерами носа. Нос у него действительно был не башкирский. И косил он под Рабиновича действительно искусно. Он частенько брал гитару и напевал: «Раз пошли на дело я и Рабинович». Когда Деревенько был в наряде, старшина запевалой назначал Рабиновича.

Галифе на его кривых и тощих ногах выглядело так, как будто он их на пулемет Гаруна сменял. В столовке Рабинович вел себя не то чтобы неадекватно, но как-то непристойно и недостойно звания советского воина. Он прорывался к тертой свекле и мгновенно, пока солдаты выстраивались вокруг стола в ожидании команды «садись», сжирал не менее 50 процентов пайки, рассчитанной на 10 бойцов.

Любимый его клич «Эй, Рабиновича не забудьте!» стал, в конце концов, фирменным ротным слоганом. Однажды я застукал его за чисткой зубов моей зубной щеткой. А уж остальными моими вещами он пользовался, как своими – такой бесцеремонности способствовали, по-видимому, общая на двоих тумбочка и домашнее марксистско-ленинское воспитание.

Вообще-то, он окончил сержантскую школу, но так и остался рядовым. Вместе с ним из сержанской школы вышел Петр Черновалов, который имел звание старшего сержанта и стал старшиной роты. Командир роты, бывало, говорил нам, что забудете всех, а старшину будете помнить. По-видимому, он догадывался, что старшину недолюбливают.

Друзей у старшины не было. Старшина больше всего мне запомнился тем, что рота не дала ему комсомольской рекомендации, когда он подал заявление о вступлении в КПСС. Такое активное коллективное противостояние я наблюдал впервые в жизни. Потом нечто подобное повторилось только лет через 15 в период так называемой Перестройки.

Когда командир роты попытался добиться для старшины комсомольской рекомендации административно-командным способом, ничего не получилось. Рота уперлась и твердила одно: пусть, по вашему мнению, он хороший старшина, но, по нашему мнению, он плохой товарищ, а плохому товарищу не место в партии.

За глаза его звали Куском. Особенно смешно слово «Кусок» звучало у Вовчика. Портрет Куска воспроизвести довольно трудно. Глаза белесоватые, часто приобретающие какое-то бешеное выражение. Лицо нечистое, испещренное красноватыми чириями, что, по-видимому, являлось следствием плохого климата или чересчур частого мытья с мылом и чрезмерного употребления дешевенького одеколона.

Ростом он был приблизительно с меня или, может чуть выше, – точнее сказать не могу, потому что он всегда шел вне строя рядом с ротой. Голос имел какой-то неприятный. Команды он отдавал как-то заполошно, казалось, что сейчас «даст петуха», причем в интонации чувствовалась какая-то неуважительная нотка к солдатской массе, хотя сам он был далеко не дворянских кровей. Отдаю себе отчет, что, возможно, это я его так воспринимал тогда. Не то, чтобы он как-то особенно сильно доставал меня, - ничуть не больше, чем других, но также как и большинству в роте, он мне был неприятен.

До такого глубокого чувства к Куску, как у Рабиновича, у меня не доходило. Тот все мечтал, как было бы замечательно, если подловить и утопить Куска в солдатском клозете.

В роте был один еврей Алеша Заритовский. Он был в сержантском звании, имел добрый нрав и пользовался всеобщим уважением. Смеялся он неимоверно заразительно и запомнился мне своим балагурством, а еще тем, что он вставал за час до подъема и бегал рысцой по беговой дорожке стадиона, который располагался рядом с казармой. Кроме того, он умел ремонтировать телевизоры, был востребован, и его частенько возили к офицерам домой починять телевизоры. Он был маленького роста, кривоногий и лопоухий, но довольно крепкий.

Была в то время такая серия анекдотов, которая начиналась словом «кстати». Все они неприличные и даже где-то скабрезные. Самая известная миниатюра начиналась со слов «кстати, о птичках». От Заритовского я однажды услышал такую штуку. Дело в том, что у нас в роте была своя техническая часть. Были аккумуляторы, которые периодически нужно было заряжать. А для этого использовались выпрямители. Так вот, Леха и говорит: «Кстати, о выпрямителях. Был у нас кузнец Иван, который так вдул козе, что у нее рога выпрямились». Когда в редкие минуты отдыха от избытка молодой силы в роте начиналась полушутливая борьба, Леха, заразительно хохоча и увертываясь от нападающих, выкрикивал: "Спокойно, Дункель!". Я до сих пор без усмешки это вспомнить не могу.

Командиром отделения у меня был костромской паренек сержант Виктор Суханов. Он мне очень нравился. Он был скромен, строг и справедлив настолько насколько это было возможно. У меня где-то есть его фотография. Живут на свете такие вот русские люди, у которых во всем свой стиль, причем такой, которому хочется подражать. А я ведь и по возрасту был старше, и образованней. У него все получалось, как-то по-особенному. Даже его койка выделялась среди других каким-то особым шиком заправки одеяла. Надеюсь, что он многого достиг в жизни.

У меня были друзья. Это Валера Каверный. Он был женат, и него уже был сын. Высшее образование он получил в педвузе. До армии он работал в поселковой школе под Можайском преподавателем физики. Его во время службы месяца на два направили преподавателем на курсы подготовки комсостава. Я приятельствовал с пареньком из Уфы ефрейтором Юрой Сарафанкиным. Он все говорил, что поедет жить в Ташкент после армии. Из Грозного у нас служил Юра Мулик – необычайно рукодельный человек. Где-то он теперь после двух чеченских войн? Был поляк Козерацкий. Это все мои армейские друзья-приятели, которые скрашивали однообразные дни службы. Глупостей-то в армейской жизни предостаточно.

Теперь кое-что из армейских баек. Я однажды был дневальным. Захотелось мне в туалет. Я договорился с напарником рядовым Каверным, что пока я в туалете, он «постоит на тумбочке». И только я со вкусом закурил и расположился, слышу, зовет напарник. Да не просто зовет, а прямо-таки орет во всю глотку. Я прервал занятие, по-армейски быстро натянул штаны и бегом в роту .

Прибегаю, напарник мне говорит, что тебя, мол, требуют офицеры, собравшиеся в комнате, которая у нас в казарме называлась канцелярией. Я стучусь, прошу разрешения войти. Чеканя шаг, вхожу и докладываю. Милостливое движение рукой прерывает мой доклад.

- А вот скажи-ка, какая у земли есть сфера.

- Ионосфера.

- Так. Подходит. А вот скажи… - и задается еще какой-то вопрос. Они, видите ли, кроссворд изволят разгадывать. На этот вопрос я не отвечаю.

- Ну, плохо! А еще с высшим образованием…. Пшел отсюда.

Рассказываю напарнику. Он начинает неприлично и оскорбительно ржать.

А еще однажды к нам генерал приехал. С какой-то проверкой. Перед тем, как генерала привести в "Красный уголок", где рота была на занятиях, нас инструктировал лейтенант: здороваться должны так, чтобы стекла в окнах повылетали.

Входит генерал со свитой. Генерал настоящий. Небольшого роста, широкоплечий, большой толщины в груди, мордатый и краснорожий. Отметил, что здороваемся хорошо: громко. Поблагодарил солдат, фотографии которых были на стенде с заголовком «Наши маяки». А потом спрашивает, у кого есть вопросы или может быть просьбы. Все молчат. А командир роты нашелся и пожаловался, что солдатам не хватает резиновых сапог. Приходится иногда ходить по болоту, - резиновых сапог маловато.

Генерал обещает помочь. Потом снова: какие еще вопросы? И тут, черт меня дернул вылезти, - спрашиваю:

- Товарищ генерал, а почему кисель в обед дают не полную кружку, а только чуть больше половины?

Генерал сразу не нашелся что сказать, как-то замялся, и выручил его командир роты, пообещав дать мне ответ. Потом.

Генерала со свитой увели. Всем весело, а я сижу и жду, что дальше будет. Слышу топот ног - идут. Слышу голос командира роты:

- Ну, где этот, которому киселька не хватает. Давай его сюда.

Захожу в канцелярию, выслушиваю матершину, наблюдаю удары кулаками по столу. Только что волосы на себе не рвали. Выручил командир моего взвода – прапорщик Ломов по прозвищу Лом (он же Ломанидзе). Он был юморной, завернул про меня что-то такое (про кисель, мое высшее образование и московское воспитание), что от хохота не только канцелярия, а вся казарма дрогнула. Ну, а после такой разрядки меня отпустили, не затаив зла и без всякого наказания.

У Ломова была такая присказка “пот”. Он употреблял ее к месту и не к месту. Выражался он как-то вычурно, но рассказчик был необыкновенный. Дежурил он в роте иногда пьяненький. В такие дежурства всегда что-нибудь происходило по его инициативе. Вот по памяти одно из его разглагольствований:

- Третий взвод, пот, это у меня академики, пот…. Козероги ебаные, пот.

При этом он прохаживался вдоль строя и стегал себя по офицерским сапогам где-то сорванным прутиком. Дело в том, что в третьем взводе, командиром которого он был, было несколько солдат, имевших высшее образование. На одном из дежурств он устроил поверку личного состава и, не обнаружив одного бойца, который был у нас полковым комсоргом, сделал лицо бордовым и устроил разнос:

- Где Липатов? Пот….

- Он ушел в санчасть.

- За каким хером? Пот….

- Зубы лечить.

- Немедленно его сюда, пот. Я вам устрою варфаламееву ночь, пот… здесь все липатовскими зубами, пот, будет усеяно, пот….

Вообще-то на него серьезно не обижались. Хотя он в сердцах мог что-нибудь учудить. Как-то в мастерской обнаружил припрятанную электрическую бритву. Спросил у солдата:

- Байков, твоя?

- Моя.

После этого бритва отправилась в полет с максимально доступной прапорщику скоростью и, ударившись о пол, разлетелась на мелкие осколки в разные стороны.

А еще он у кого-то из солдат отнял самодельную нагайку и на дежурстве ходил, поигрывая ею. Как только увидит, что кто-то провинился, сразу оттягивал нагайкой по заду. Народ терпел, сопел, почесывая задницу, и… не обижался. Меня он не трогал. Думаю, что из-за возраста, и еще, возможно, потому, что я, кажется, не давал поводов.

Во время службы со мной еще приключилась история, - как я не стал офицером. Моя военная специализация, когда я о ней рассказываю, обычно приводит слушателей в смешливое состояние. Я - сапер-бульдозерист. Так что, может быть, как-нибудь соберусь и напишу продолжение.

Мой отец в 1945 году

Мой отец про войну

Бомбежка. Налеты немецкой авиации на Москву, как известно, начались в июле 1941 года. Как мне рассказывал отец, народ сразу придумал такую мини-пьесу на эту тему.

Ве-з-зу, ве-з-зу, ве-з-зу - настырно зудел в ночном московском небе немецкий бомбардировщик.

Кому-кому, кому-кому, кому-кому - заполошно зажахали зенитные орудия.

Вам! Вам! Вам! - злорадствовали взрывающиеся авиабомбы.

Отец, кстати, говорил, что им повезло: на Марксистской улице, совсем близко к их дому, упала и не взорвалась сотка - авиабомба весом 100 килограмм. Но взорвалась бомба поменьше или тоже сотка, но где-то не вблизи. От взрыва пострадал самовар. Он упал со шкафа, повредив при этом краник и ножки. В 60-е годы прошлого века отец отдал его в ремонт. За ремонт "содрали" 100 рублей - весьма круглую по тем временам сумму. Этим геройским самоваром мы иногда пользуемся на даче. Он и сейчас хранится там на чердаке.

Мой отец, 1923 года рождения, инвалид ВОВ, имеет 4 ранения, награжден орденами и медалями. Он несколько раз побывал в окопах под бомбежкой. Это было страшнее, чем авианалет на Москву. Немецкие пикирующие бомбардировщики устраивали так называемую карусель - придуманный немцами способ бомбежки линии обороны. Это очень страшно. Представь, - рассказывал он, - как во время бомбежки, под тебя лезет человек, чтобы укрыться тобою, как щитом. Люди от страха обезумевали.

Вообще-то, отец не любил рассказывать про войну. Но в тех редких случаях, когда рассказывал, это запоминалось. После очередного ранения и лечения в госпитале отец решил, что назовется артиллеристом, когда будет распределение по войсковым частям. Так и сделал. И дали ему ПТР - противотанковое ружье - и напарника с автоматом. Направили на передовую истребителем танков.

Когда на них пошли танки, напарник с автоматом сразу куда-то смылся. А отец принялся стрелять по танкам из ПТР. Говорил, что, как ему тогда показалось, даже попадал, судя по искрам, которые от танка летели. Из танка после первого отцовского выстрела ответили выстрелом из пушки. Первый раз недолет. А второй раз снаряд попал в бруствер. У ПТР ствол скрутило винтом, а отца контузило. Из ушей кровь пошла. Танки остановили, а отец попал в госпиталь.

После лечения в госпитале в артиллерию больше не просился. Опять попал в пехоту. И вот однажды он видел, как наш танк нанес немцам колоссальный ущерб. Немцы, они, не как наши, - все пешком, да пешком. Они имели обыкновение ездить на автомобилях, а то и автобусах. И вот по шоссе ехала целая колонна немецких автобусов.

Откуда-то из лесочка выехала на поле тридцатьчетверка и сразу подстрелила первый автобус. Вторым выстрелом - последний в колонне. А потом как-то неспешно вскарабкалась на шоссе и стала давить автобусы. Не спасся никто. Тех, которые успели выскочить из автобусов, перестреляла наша пехота, засевшая невдалеке от шоссе в окопах. Все было, как на ладони. Схема в военном деле известная. Да суть не в схеме, а в исполнении.

Отец имел тогда 7 классов образования. Этого было достаточно для того, чтобы учиться в офицерском училище. В самом начале войны, когда его только призвали в армию, он попал в пулеметно-минометное училище. Когда до окончания и получения офицерского звания оставалась неделя, немцы где-то прорвали нашу оборону, и училище в полном составе (вместе с преподавателями) отправили на фронт, где почти все погибли в первом же бою.

Всю жизнь отец помалкивал про свои ранения. У него несколько рваных ран. Я мальчишкой посмеивался: мол, драпал, вот и получил ранения сзади. Только совсем недавно он рассказал, как получил эти ранения. На них, кстати, обратил внимание медбрат в больнице, где отец лежал с инсультом. Такие ранения он видел впервые. Оказывается, было наше наступление. Бежали бегом и кричали ура. Сзади бежал пожилой солдат. Ему трудно было угнаться за молодыми. Отставал на несколько метров. Так в него попал немецкий снаряд. Причем, отец утверждает, что почувствовал снаряд. Его качнуло воздушным потоком. А от солдата ничего не осталось. Тех, кто бежал рядом, посекло осколками. Отца, вот, сзади, потому что он впереди был.

Был еще случай, когда нашим пришлось укрыться от немцев в подвале какого-то дома и отстреливаться несколько суток. Есть хотелось, а еды не было. Отец нашел в подвале ящики с морковью и съел несколько штук, предварительно вытерев рукавом шинели. Потом было наше наступление и немцев отогнали. А у отца начался понос, который не проходил больше месяца. Врачей-то на фронте не бывает. Потом его ранили и он очутился в очередной раз в госпитале. Там он сообщил врачу про понос. Дали ему бесалол с белладонной, и понос сразу прекратился.

Ничего красивее гранат американского производства отцу на войне видеть не приходилось. Они были покрыты каким-то цветным блестящим лаком и выглядели как игрушки. Наша граната Ф1 - лимонка была эффективнее. А те были эффектнее. Отец говорил, что даже умудрился подарить американскую гранату женщине-врачу, когда попал в госпиталь. А еще он рассказывал про эксперименты. Он однажды патрон от немецкой ракетницы подбросил в костер, на котором в котелке варилась картошка. Остался без картошки и котелка - температура горения патрона была такова, что вода выкипела меньше, чем за минуту, а котелок прогорел насквозь. Вряд ли пожилой солдат отважится на подобные эксперименты. В другой раз он поменял порох в патронах от винтовки и ППШ. Из ППШ пуля еле вылетела, а у винтовки оторвало затвор, которым отца чуть не убило.

В запасном полку, куда обычно попадают после госпиталя, занимались муштрой. Но дисциплина была не очень высокая. Так, в карауле со скуки стреляли из винтовки по консервным банкам. Или просто стреляли в небо, чтобы погреться о горячий винтовочный ствол. Никто никогда не приходил. Хотя разводящий обычно предупреждал: "Если что, пальнешь". Фамилию Костерев почему-то частенько коверкают. На себе проверено. Отец баловался тем, что не отзывался на "неправильную фамилию", заставляя нервничать отцов-командиров. - Ничего, сходило.

В большинстве вопросов дисциплина была жесточайшая. Например, в госпиталях. Отец, почему-то, неоднократно вспоминал образцовый порядок в госпиталях. Дисциплина учета офицерских кадров была более жесткой, чем солдатских. На офицера, попавшего в госпиталь, обязательно делался запрос. А солдатские звания мало что значили. Отцу несколько раз присваивали звание сержанта. А после очередного ранения и лечения в госпитале он снова превращался в рядового. Перед наступлением обязательно велась предупредительно- воспитательная работа: солдат строго предупреждали о недопустимости мародерства. При нарушении расплата была суровой: штрафбат, а то и расстрел.

И в начале войны, и в ее конце отец по возрасту почти мальчишка. Но, разница в качестве солдата в начале войны и конце ее, как он утверждал, была большая. В конце войны при атаке какого-то дома, где засели немцы, отец бежал с ручным пулеметом и строчил беспрерывно. Пусть, - говорил он, - я стреляю не очень точно. Но важно психологическое воздействие, важно "сбить" у немца прицел. Немец, он тоже живой и ему тоже страшно. Такой образ мышления и действий у новобранца маловероятен.

За одного битого, как известно, двух не битых дают. А сколько же дают за мало что битого неоднократно, так он уже сам столько набил - на три жизни вперед хватит. Оружия на фронте было сколько хочешь. И патронов тоже. Может в самом начале войны были какие-то проблемы, особенно с автоматами. Но отцу повезло - с нехваткой он не сталкивался. А вот с качеством были проблемы. Автомат ППШ, как говорил отец, нужно было подбирать или собирать. Из двух-трех получался один очень приличный. Главная проблема, как утверждал отец, - пружина, которая держала диск. Если пружина слабая, тяжелый диск мог вывесать, и тогда патроны не подавались, автомат не стрелял. Немецким оружием отец не пользовался. Наш ППШ после "подборки" был лучше немецкого. В диске ППШ помещалось намного больше патронов, чем в магазине к немецкому автомату. И еще плюс: с патронами к ППШ проблем не было.

В самом конце войны отец второй раз попал на учебу - в Пушкинское танковое училище. Представьте: прямо на фронт, в окопы добрался представитель этого училища и стал подбирать кандидатов в курсанты. Даже экзамены небольшие устроили. Отца приняли. После 6 месяцев учебы училище выпускало лейтенанта танковых войск. Когда до окончания учебы оставался месяц, срок обучения продлили до года. Потом кончилась война и срок продлили еще на 6 месяцев. Сразу после Победы верховный главнокомандующий выпустил указ: кто имеет 3 ранения может демобилизоваться немедленно. Отец, имевший 4 ранения и много раз лежавший в госпиталях, так и поступил. И остался неофицером. Кажется, он немного жалеет.

Из дома 36 на Марксистской улице на войну забрали всех отцовских ровесников. У них был большой двор. С войны вернулся только мой отец, его двоюродная сестра и друг детства, который вскоре умер. После войны к моему деду и бабке приезжали какие-то люди и благодарили за отца: был такой случай, когда отец вывел из леса целую толпу, заблудившихся штатских и солдат. - Они очень плохо ориентировались в лесу и пару раз выходили на немцев. Говорили, что, если бы не отец, пропали бы.

Отец умер 9 апреля 2009 года после долгой болезни.

1945 год. Карандашный портрет отца

Путешествие в Подборки

Подборки - это деревня на границе между Московской и Калужской областями, примерно в 7 - 8 километрах от старинного городка Таруса. Про Подборки я слышал с самого раннего детства по рассказам отца. Там жила его тетка, и до войны его не раз отправляли на лето к ней. Ехать нужно было на поезде до Серпухова. Потом по Оке до Тарусы на моторном катере или пароходике. От Тарусы пешком. На дорогу уходил весь день.

Что обычно везли тогда в деревню, если ехали в гости. Селедку, бутылку водки, баранки и сушки, простенькие конфетки. Как встречали гостей: жарили яичницу с салом, разделывали селедку - вот и весь стол. Выпивали бутылку водки. Отца оставляли на лето, а мои дед и бабка возвращались назад в Москву. Отец очень уж любовно и проникновенно рассказывал про эту деревню. Про то, как все в ней замечательно было устроено. Про то, какие чудесные там жили люди. Не побывав в ней еще ни разу, я уже представлял себе какие холодные по утрам бывали яблоки в саду. Я знал, как всей семьей у тетки по утрам ели творог из одной общей большущей миски. Я знал, что русская печка занимала половину избы. Я знал, из чего была сделана лавка, отполированная задами нескольких поколений моих предков. Я знал, какими вкусными были сметанные лепешки, которые пекла в печке тетка, и какие тараканы водились в избе.

После войны отец съездил в Подборки всего один раз. Съездил уже с невестой - моей мамой. После были только воспоминания и ностальгия. Мне было известно, что в местном колхозе до войны выращивали неимоверное количество помидоров, а в Тарусе торговали ягодами, грибами, что традиционной продукцией местных промыслов были какие-то кружева, которыми торговали на тарусском рынке. В Тарусе работали известные художники, отдыхала так называемая творческая интеллигенция. В общем, я был неплохо осведомлен о местности, куда на лето отправляли моего отца. И вот однажды летом, когда мои старики были уже на пенсии, а я в отпуске, прослушав очередные отцовские воспоминания, я предложил им путешествие в Подборки. Мне было уже за 40, и мы как раз недавно купили Жигули шестой модели бледно-желтого цвета, - цвета, который производителем краски назывался "примула". Было это в 1989, 1990 или 1991 году. Год точно уже не помню.

Поехали прямо с дачи. Я вечером перед поездкой определил по карте маршрут. Мама наготовила в дорогу какой-то еды. Поехали рано утром. День был будний и погожий. После Серпухова в каком-то совсем маленьком городке на рынке уточнили дорогу - там где-то была развилка, на которой стоял как памятник танк Т-34. В Тарусе были часов в 10. Я не знал, что Таруса находится на столь высоком берегу Оки. Найти дорогу в Подборки мы не смогли. Походили-походили по Тарусе, зашли на рынок, не изменившийся с довоенных времен, зашли в какой-то магазинчик, где продавалась карта калужской области, развернулись и поехали назад. Когда отъехали километра 2 -3, я спохватился, - стоило ли затевать такое мероприятие, чтобы так бездарно его завершить. Мои старики как-то безынициативно вели себя.

Я развернулся и назад. Еще не доезжая до Тарусы, стал останавливаться и спрашивать подходящих по виду и возрасту людей про Подборки. И довольно быстро встретил мужчину, который знал, где находятся Подборки, и толково объяснил, как туда проехать. Спасибо тебе, мужчина. Дорога была асфальтированная, но похожая на серпантин. Повороты крутые и то в горку, а то под горку. Места очень живописные. Не зря Таруса привлекала к себе художников.

По дороге нам попался трактор с бочкой на прицепе. Тракторист, как выяснилось, сам был родом из Подборок, и предложил ехать за ним, - он обещал показать, где свернуть на Подборки. При съезде с шоссе до Подборок километра 2 - 3 нужно было ехать по полю. Для Жигулей это не проблема, и ближе к полудню, пару раз чиркнув глушителем по дороге, проходившей по краям небогатых кукурузных полей, мы были в Подборках, точнее - на краю деревни. В саму деревню, не зная дороги, заехать на машине не рискнули.

Пошли в деревню пешком. Встретили местного парня, варившего картошку в котелке на костре. Отец начал расспросы. Коренные жители в деревне всего в двух домах. Остальные дома - или дачные новостройки, или просто куплены дачниками, которые приезжают на выходные дни. Да и домов-то полтора - два десятка. Отец расспрашивал про свою тетку. Парень немного мог сообщить, потому что оказался моим ровесником. Он сказал. что в доме отцовой тетки до недавнего времени была школа, и он даже в ней учился. Когда деревня стала хиреть, дом сломали. Отец в то, что в теткиной избе была школа, не поверил. Потом через несколько лет выяснилось, что это правда. - Одна из моих теток подтвердила.

Пошли смотреть деревню. Оказалось, что деревня Подборки располагается на краю оврага. По уверениям отца на месте этого оврага был пруд. Отец почти ничего не узнавал. У тетки было два огромных яблоневых сада. Садов, хотя бы отдаленно напоминающих те, о которых рассказывал отец, мы в деревне не нашли. В садах было много ужей. А я за всю свою жизнь ужей видел всего раза два. В Подборках никаких ужей уже не было. Где стоял теткин дом, отец позабыл. Татарский колодец, про который я много раз слышал с детства, оказался не в той стороне, куда повел нас с мамой отец. - Выручил местный парень, подсказав, куда идти. Татарский колодец оказался просто ржавой небольшого диаметра трубой, из которой тонкой струйкой текла вода. Вода с высоты нескольких сантиметров с журчанием стекала в небольшое углубление с желтоватым дном. Вода была чистой, и по ней сновали водомерки. Вокруг этого маленького водоемчика бушевала растительность. Даже дороги, проходящие через деревню, были не те, что в детстве отца. - Так он утверждал.

В общем, отец, кажется, расстроился. Все его ожидания не оправдались. Все оказалось совсем не таким ярким и прекрасным, как в воспоминаниях. На дне оврага была какая-то полужидкая грязь, на которую были навалены нетолстые серые от времени жерди, по которым как по мосту можно было перейти в деревню. Побродили часок по деревне. Отец продолжал что-то без конца рассказывать, как будто оправдываясь. Потом поехали к речке Таруске, которая протекала невдалеке от деревни. Искупались. Речка мелкая, быстрая и холодная. По поверхности воды хлопьями плыла беловатая пена. На берегу речки нашли местечко в тени столетней ивы.

Под убаюкивающий шумок Таруски, слегка перекусили. Помню, ели необыкновенно вкусные крупные красные помидоры - свои из дачной теплицы. Мама, все переживала по поводу крутого въезда на шоссе. Ей казалось, что по такой крутизне мы не въедем на шоссе. Я ее успокаивал, и чуть не попался, настроив себя соответственно. - Когда въезжал на шоссе из низины, дал излишне большой газ, и машина, как норовистый конь, одним махом выпрыгнула на шоссе, едва не перелетев через него и чуть не кувыркнувшись в небольшой, но глубокий овраг на другой стороне шоссе. Спасли хорошие тормоза. Про овраг я не знал. Маме я, естественно, ничего не сказал. И ни она сама, ни отец так ничего и не поняли. Назад поехали так, чтобы попасть на дачу к сестре отца - моей тетке. У нее дача под Ступино. Ехали довольно долго. Отец поделился с сестрой увиденным, выпили, закусили и поехали к себе. Дома, у себя на даче, были уже вечером.

Досада от того, что не удалось вернуться в детство, быстро прошла, а эту поездку в Подборки отец потом тепло вспоминал. На его детские воспоминания о Подборках наше путешествие серьезно не повлияло. Отец продолжал рассказывать только о своих Подборках детского времени, впрочем, иногда делая оговорки с учетом нашего общего знания о современном положении в деревне Подборки.